– Угу, – промычал я и вдруг почувствовал, как завибрировала рация в моих руках.
– «Двадцаточка», ответим «третьему». На Ленина, 37, грабеж. Посмотрите там вокруг, двое в темном, среднего роста, вещи унесли в руках.
Ответа «двадцаточки» я не услышал – видимо, отвечали на другой частоте.
– Менты! – всполошился Ганс, подскочив на диване. – Уходим, Михась! – заголосил он.
Я выключил рацию и тоже встал:
– Подожди. Сейчас пойдем.
В ложу вошла Николь с белым от ярости лицом. Не останавливаясь, она пересекла ложу, подошла к нам с Гансом и злобно процедила сквозь зубы:
– Эй вы, два недоумка. Особенно ты. – Она ткнула пальцем Гансу в живот, и его качнуло от неожиданности. – Наш счет составил сто пятьдесят тысяч, из которых сто – твой дебош.
Она показала нам какую-то бумажку с печатями и снова яростно ткнула Ганса в живот:
– Ты, урод, понимаешь, что так нельзя? Мы тратим зараз столько, сколько планировали потратить за неделю.
Ганс расправил плечи.
– Я один на сто тысяч дебош учинил? Охренеть! Супер!! – восхищенно оскалился он.
Николь молча развернулась и пошла на выход.
Мы остались стоять, задумчиво глядя друг на друга.
– Сто тысяч! Жаль, пацаны не поверят, – поделился со мной сокровенным Ганс.
Я взял со стола чистую салфетку и вытер лицо. Если Николь сейчас не вернется, у нас один путь – в казарму. Еще два месяца смертельной тоски и тупых приколов. Причем, чем ближе дембель, тем тоскливее последние денечки – начинаешь считать буквально часы, а то и минуты.
Кудряшки Николь, уже тщательно уложенные и приправленные лаком, показались в дверном проеме минут через двадцать:
– Ну что встали, имбецилы? Пошли отсюда!
Яналил Николь кофе и подвинул чашку.
– А знаешь, ты здорово изменился, – задумчиво сказала она, делая глоток. – Два дня всего прошло, а ты уже на человека стал похож. Ты точно ему не родственник? Может, у тебя это в генах сидит? Ну, твой дедушка фабрикантом не был до революции, нет?
Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся:
– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?
Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.
– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться, – все так же задумчиво сообщила она. – У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.
– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.
– Только приятелю своему не говори.
Она вздохнула.
– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собралось: не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась. А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.
