Во второй заход Николь привела длинного очкастого мужика в белом халате – мужик, не говоря ни слова, подошел к дивану, где недвижимо лежал Ганс, ощупал обе его коленки, определил по нервному дерганью, какая из коленок пострадала, и все так же молча всадил в нее укол, прямо через армейские штаны. Ганс пошел красными пятнами, но орать передумал – видно, решил показать Николь свою пацанскую крутость.
Потом врач достал из кармана небольшой флакончик с распылителем, показал его Николь и поставил на стол.
– Заморозка? – догадался я, и доктор кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.
Николь ушла в спальню, тут же вернулась с котлетой денег и отсчитала доктору несколько купюр. Тот поклонился, бросил на прощание насмешливый взгляд на Ганса и вышел из номера.
– Он чего, немой? – хором спросили мы с Гансом, не сговариваясь.
Николь растянула тонкие губы в снисходительной гримасе:
– Это клубный докторишка. У него стандартный гонорар – три штуки рублей. А я ему сдуру сказала, что если он не будет задавать вопросов, гонорар удвоится. Вот он и прикалывался тут, Айболит хренов.
– Шесть тысяч за один укол? – возмутился Ганс. – Да я бы лучше пол-литру водки выпил, за стошку!
– Не переживай так за меня, я вычту эти деньги из твоей доли, – успокоила его Николь и снова ушла в спальню.
Ганс повернул ко мне непонимающее лицо:
– А что у меня будет за доля?
Я застегнул наконец все пуговицы на новой рубашке, поправил ремень на брюках и подошел к дивану, демонстрируя ему свой новый наряд.
– У тебя будет доля тяжелая, пацанская, – объяснил я. – А вот у нас, у финансовых магнатов, все будет хорошо.
Ганс даже не улыбнулся. Он наморщил веснушчатый лоб, несколько раз моргнул белесыми ресницами и очень серьезно сказал:
– Михась, мне теперь никак нельзя в казарму. Ты меня знаешь: я без уважения жить не могу.
– Да ладно, подумаешь, презик к жопе прилип. Может, это твой презик был, – начал неискренне возмущаться я, подстегиваемый чувством вины, но Ганс прервал меня мучительным выкриком:
– Суслик сказал, что Акула, падла, на весь округ растрезвонил, куда мы с тобой от него сдриснули! В батальоне только эту новость и обсуждают. При мне, конечно, пока шугаются, но чуть я выйду – сразу начинают про нас с тобой тереть. А как вхожу в казарму – сразу все затыкаются. И смотрят так, будто я у каждого по ведру самогона стырил!
– Это называется гомофобия, – раздался голос из спальни. – Увы, нет еще должной толерантности в нашем нецивилизованном обществе. Не любят вашего брата простые гетеросексуальные россияне.
