– Которого – Бернарда или Ирвина?
Николь похлопала маленькими ладошками у меня перед носом и удовлетворенно кивнула:
– Слава богу, нашего Пигмалиона хотя бы языку учить не придется.
До меня наконец дошло, что именно она хотела спросить, и я неуклюже сострил:
– В первоисточнике все свадьбой закончилось. Ты меня в финале тоже замуж выдашь?
Николь вздохнула:
– За такие деньги ты у меня дважды в день будешь замуж выходить.
Я не стал ей возражать, потому что уже заметил, что мне не хочется ей возражать. Я даже испугался, что она может передумать и просто уйдет сейчас из номера – где я потом ее найду? Поэтому я только кивнул и молча смотрел на нее, незаметно вдыхая ее волнующий запах.
– Если все пойдет как надо, получим по лимону, а то и больше, – сказала она, тронув меня за плечо и обведя другой рукой пейзаж за окном – дескать, весь мир у наших ног.
Я опять кивнул, даже не вникая в смысл сказанного, но потом вдруг осознал, что за сумму она озвучила.
– По миллиону? Рублей? – глупо переспросил я, уже зная, что точно не рублей и даже не монгольских тугриков.
– По миллиону евро, пацан, – насупившись, сказала она. – Это как минимум. Так что, если ты, падла, не будешь работать как следует, я ночью выстригу все волосы у тебя в паху!
Я поднял руки бритыми подмышками вверх и умоляюще сказал:
– Только не это, сестренка!
Она одобрительно покачала кудряшками, пристально разглядывая меня, а потом с неожиданной теплотой улыбнулась:
– А что ты там все время принюхиваешься, солдат? Хочешь?
Я радостно замычал, онемев от счастья, тут же спрыгнул с кресла и принялся выплясывать вокруг нее в радостном нетерпении. Николь бережно сняла свои меховые трусики и, удобно расположившись на диване, строго сказала:
– Прическу не помни, Пигмалион хренов. Не для тебя сделана.
Второй раз в жизни я забирался в лимузин, но уже помнил, что самые удобные места там расположены в конце салона – можно не просто вытянуть ноги, но даже лечь, если приспичит.
Приспичило не мне, а Гансу, но Николь рявкнула на него, чтобы не мял костюм, и Ганс послушно поднялся с кожаных сидений, сев возле дверей и хмуро глядя оттуда на разъяренную блондинку.
Последние два часа Николь была не в духе, и виноват был в этом Ганс. Он вернулся в «Хошимин», как и обещал, к трем часам дня, но в такой видимой невооруженным глазом безумной истерике, что даже охранники на входе расступились перед ним, не желая связываться с очевидно ненормальным, свихнувшимся типом.
