ей новое пальто, а сын, едва выбившись из нужды, тоже не успел.
Вспоминая исчезнувшую «Зоогеографию», я часто думаю, что книга эта и сейчас без всякого спроса желтеет в недрах институтского хранилища, похожего скорей всего на подземное царство — Аид. Книги — те же человеческие души. Живые и томящиеся. Я постоянно отождествляю книги с людьми их читающими и их написавшими. У книг сходная с человеком судьба: рождение, временной срок радостной или тусклой жизни, когда книгу спрашивают, читают, мусолят, не дают отдохнуть, она трудится и, наконец, неизбежное угасание, замирание на полках, безвестность, пыль, забвение, от которого редкоредко по просьбе какого-нибудь чудака ее будят, на краткое время возвращая к жизни. Я не думаю, чтобы «Зоография» пользовалась большим спросом у тех военных лет девочек-студенток в телогрейках, девочек из глубинки, с добрыми, прилежными, заботливыми лицами, в то голодно-тоскливое военное время.
Отодвинулась она и от меня. Но я помнил о ней. Она подчас томила меня своей недочитанностью, как недосказанной тайной. И когда, в сорок пятом, война все-таки завершилась, я, ученик седьмого класса второй мужской средней железнодорожной школы, отправился в главную городскую библиотеку. Такая книга была должна находиться там. Но мечта не осуществилась. Оказалось — нет паспорта. Без паспорта не записывают. «Зоогеография» отодвинулась еще на год.
В общем-то я не люблю библиотеки. Книги из них не доставляют мне той радости, какую дает своя, собственная книга. Они — чужие. Коллективные. Как эту суть не понял никто из великих? На них (книгах) печать отчужденности и принадлежности ВСЕМ. На них отпечатки чужих дыханий и липких прикосновений. «Жена, книги и деньги потеряны для их отдавшего, — недаром гласит индийская мудрость, — если же они возвращаются, то жена — испорченной, книга — истрепанной, а деньги — по частям». Я нехороший человек — я не люблю отдавать свои книги. А если отдаю — потом не могу читать. Я не люблю заниматься в читальных залах, пусть в самых лучших с изречениями классиков на стенах. Я не люблю шелест страниц, вкрадчивые шаги, осторожный стук сдаваемых книг, чей-то шепот, чей-то приглушенный кашель.
Я пишу это лишь потому, что едва получив свой временный шестимесячный паспорт (зачем «временный»? О, дурная страна!), согнутую пополам голубую бумажку, я опять явился в знаменитую библиотеку имени скучного-прескучного Белинского и под ворчание какой-то Зои Григорьевны — ужасной старухи с обликом настоятельницы средневекового каторжного монастыря — все-таки получил опять и тоже
