Порасспросить? О чем?
Но он уже все решил. Он сказал Манфреди, что ему потребуется какое-то время, по крайней мере, несколько дней, прежде чем он сможет принять решение.
— Неужели у вас в самом деле есть выбор? — спросил его швейцарский банкир.
— Разумеется, есть, — ответил Ноэль. — Я не продаюсь ни при каких обстоятельствах. И меня не страшат угрозы, посланные мне тридцать лет назад бандой маньяков.
— И правильно. Обсудите все с матерью.
— Как? — изумился Холкрофт. — Мне казалось, вы сказали, что...
— Что все должно оставаться в тайне? Да, но для вашей матери сделано единственное исключение.
— Почему же? Мне кажется, она уж должна быть последней, кому...
— Она — первая! И единственная. Она оценит это доверие.
Манфреди прав. Если Холкрофт согласится, то ему волей-неволей придется приостановить дела своей компании и начать кругосветное путешествие в поисках детей Кесслера и фон Тибольта. Это возбудит любопытство матери, а она не из тех женщин, что оставляют свое любопытство неудовлетворенным. Она начнет докапываться, и, если ей случайно станет известно о миллионах, спрятанных в Женеве, и о роли Генриха Клаузена в этой гигантской краже, мать может взорваться. Ведь в ее памяти еще живы воспоминания о бандитах-параноиках из Третьего рейха. И если она обнародует то, что станет ей известно, международный суд наложит на депозит бессрочный арест.
— А если она не поверит?
— Вы должны ее убедить. Это письмо убедительно, и, если потребуется, мы тоже вмешаемся. В любом случае было бы полезно знать о ее реакции, пока мы не приступили к делу.
Какова же будет ее реакция? Ноэль ломал голову, думая об этом. Альтина не из тех заурядных матерей, каких тысячи. Он-то очень рано понял, что мать — натура особенная. Она совсем не соответствовала стандартному представлению о богатой манхэттенской матроне. Здесь, в кругах нью-йоркской знати, ее подстерегали всевозможные ловушки: лошади, яхты, уик-энды, проводившиеся на роскошных курортах в Калифорнии, но ей была чужда безоглядная погоня за успехом и за престижем.
Она уже прошла через все это. Позади у нее бурная жизнь в Европе тридцатых годов, где она, молодая бесшабашная американка, оказалась, вырвавшись из-под опеки родителей, у которых осталось какое-никакое состояние после финансового краха и которые предпочитали жить, сторонясь своих менее удачливых конкурентов. Она вращалась в высших слоях британской аристократии, в кругу завсегдатаев парижских кафе, водила знакомство с энергичными новыми хозяевами Германии. И из этих бурных лет она вынесла трезвость ума и спокойствие души, порожденные любовью, усталостью, ненавистью и яростью.
