На другой день я его не встретил; он, очевидно, опять прихворнул. Ко мне подошёл Строганов, с которым я ближе других сошёлся, и мы были уже на «ты».
— Скажи, пожалуйста, у тебя, кажется, большая дружба с этим господином?
— С каким господином? — спросил я, совершенно не поняв, кого он разумеет.
— Ну, с этим… С Литвицким.
— Дружбы нет… Я слишком мало знаю его. Но, вообще, у нас с ним хорошие отношения.
— Это странно.
— Почему же странно?
— Потому что Литвицкий человек подозрительный.
— Как подозрительный?
— Да так, просто вот, подозрительный да и только.
— Я не понимаю.
— Так ты спроси других. Говорят даже, что он шпион.
— Кто это говорит? На каком основании?
— Это все говорят, это общее мнение.
Литвицкий шпион! Это сообщение поразило меня. Я стал припоминать свои впечатления. Как странно влияет на нашу душу подозрение? Ведь никаких оснований не привёл Строганов и бросил только слово, и вот уже всё стало окрашиваться для меня в другой цвет. То, что при первой встрече показалось мне просто странным, теперь начинало мне казаться подозрительным.
Его манеры и бритое лицо, и длинный сюртук, и причёска, и голос, — всё теперь говорило против него. Но это было только в первую минуту; а потом я стряхнул с себя эти нелепые, ни на чём не основанные мысли.
Почему? С какой стати так думать о человеке, если никто не знает фактов? И я расспрашивал других товарищей. Я получал от всех почти одинаковый ответ.
— Да, Литвицкий человек подозрительный.
— Но в чём же? Разве были факты?
— Определённых фактов не было, но… это общее мнение. Да вы посмотрите, какие у него глаза, какой у него вкрадчивый голос.
— Господа, но глаза и голос не зависят от его воли.
— Глаза и голос выражают душу… Вы будьте с ним осторожны.
Положим, мне не из-за чего было осторожничать. Политикой я не занимался. Но мне было жаль расстаться с мыслью, что Литвицкий вполне порядочный человек.
— Господа! — воскликнул я однажды в курилке, где было нас душ десять. — Да скажите же, наконец, что собственно сделал Литвицкий, что дало повод составить о нём такое мнение?
Все пожали плечами.
— Как это наивно! Подобные вещи делаются тихонько, мой друг, — вразумительно сказал мне Бочагов, кудлатый студент третьего курса, очень влиятельный в кругу товарищей.
— Значит, никто никаких фактов не знает?
В ответ мне все усмехнулись. Очевидно, я говорил слишком наивные вещи.
Но моё чувство справедливости не удовлетворилось этим. Оно требовало чего-нибудь более положительного. В этот день я только мельком видел Литвицкого, когда он спешно записывал лекцию. Я проходил мимо, он поднял глаза и кивнул головой.
