Он замолчал и посмотрел ей в глаза, которые, казалось, еще чего-то ждали. Но вот она тихонько вздохнула и произнесла:
— Я вам завидую, Дмитрий Петрович!
— Вы? Не понимаю! Вы не должны завидовать мне! — возразил он,
— Нет, завидую! — настойчиво повторила она. — Почему вы говорите — не должна? Не станете же вы считать меня счастливой только потому, что я богата, много занимаюсь нарядами и принимаю сотни лиц? Не можете же вы допустить, что я этим счастлива, что это дает мне душевное равновесие! А впрочем… что ж… вы меня не знаете… И я не могу требовать от вас, чтобы вы думали обо мне верно, и я должна вам это… я задолжала вам свой рассказ… Я думаю, что трудно будет только начало, а там пойдет легко… — прибавила она, слегка краснея.
— Да, как на экзамене: сперва запинаешься и краснеешь, потом все идет как по маслу, разумеется, если знаешь свой предмет, вы его знаете ведь?..
— Еще бы!.. Я думаю!..
— Кстати, вы сегодня и походите на пансионерку! — смеясь, заметил Рачеев, осматривая ее костюм. — И вам будет очень к лицу отвечать урок!..
Она улыбнулась.
— Ну, хорошо! Но сперва я угощу вас чаем. Пойдемте в столовую. А потом я буду отвечать урок…
— И против этого ничего не имею! — ответил с поклоном Рачеев.
Они перешли в столовую. В этой обширной, квадратной комнате с темными стенами и цветным потолком, с тяжелой, громоздкой мебелью, было немного мрачно и холодновато. Чай наливала та самая высокая старуха в белом чепце, которую Рачеев видел в первый свой визит. Тогда он подумал, что это немка, что-нибудь вроде экономки, но оказалось, что это родственница хозяйки, говорившая ей «ты» и, по-видимому, пользовавшаяся уважением и доверием Евгении Константиновны. Ее звали Марьей Антиповной.
— Марья Антиповна — моя благодетельница! — говорила Высоцкая, знакомя Рачеева с родственницей. — Она взяла на себя всю деловую сторону моей жизни, всю прозу. Если хотите, она в то же время и мой палач, потому что губит во мне всякие порывы к благородной хозяйственной деятельности…
— Очень тебе это нужно! Ты такая молодая и хорошенькая! — возразила Марья Антиповна. — Вот когда доживешь до шестидесяти, как я, тогда я передам тебе все ключи и скажу: хозяйствуй, а я помирать пойду!..
— Однако! Вот двойная самоуверенность! Она наверно знает, что проживет до девяноста лет, а я до шестидесяти буду срывать цветы удовольствия!..
— А отчего бы мне не прожить до девяноста лет? — воскликнула Марья Антиповна. — У нас все жили не меньше. Что ж, я, кажется, еще не хилая какая-нибудь…
