— Пріѣзжали тутъ какъ-то ко мнѣ городовые покупатели… началъ было разсказъ Оглотковъ, но тотчасъ-же схватился за голову и воскликнулъ: нѣтъ, не могу, не могу! Взгляни на образъ и скажи: «Будь я анаѳема, проклятъ, коли ежели скажу!…»
— Да можетъ быть ты человѣка убилъ?
— Что ты! что ты! Завѣряю тебя, что кромѣ моего позора ни о чемъ не услышишь.
— Коли такъ, изволь: «будь я анаѳема, проклятъ!» пробормоталъ Степанъ Потапычъ и взглянулъ на образъ.
Оглотковъ обнялъ его и поцѣловалъ.
— Теперь вижу, что ты мнѣ другъ, сказалъ онъ. Пойдемъ въ трактиръ, тамъ я тебѣ и разскажу, потому здѣсь нельзя: услышатъ молодцы, и тогда все пропало!
Пріятели отправились въ трактиръ. По дорогѣ Степанъ Потапычъ нѣсколько разъ приставалъ къ Оглоткову на счетъ несчастія, но тотъ упорно молчалъ. Когда-же они пришли и, засѣвъ въ отдѣльную каморку, спросили себѣ чаю, Оглотковъ наклонился къ самому уху Степана Потапыча и слезливо произнесъ:
— Сегодня мировой судья приговорилъ меня къ семидневному содержанію при полиціи.
— Врешь? За что? воскликнулъ Степанъ Потапычъ.
— За избіеніе и искровененіе нѣмца!
— Вотъ тебѣ бабушка и Юрьевъ день! Поздравляю! Ручку! Литки съ тебя! Ставь графинчикъ!
— Степанъ Потапычъ, да развѣ я за этимъ пригласилъ тебя? Клялся, божился, а теперь издѣваться!
— Молчу, молчу! Говори…
Оглотковъ глубоко вздохнулъ.
— И вѣдь нѣмецъ-то какой! сказалъ онъ. Самый что ни-на-есть ледящій и даже вниманія не стоющій!
— Ледящій тамъ, или неледящій, а говори по порядку какъ дѣло-то было… торопилъ его Степанъ Потапычъ.
Оглотковъ махнулъ рукой.
— Да что, и говорить-то нечего! Пошелъ съ городовыми покупателями въ трактиръ запивать магарычи, а послѣ очутились въ Орфеумѣ. Сидимъ въ бесѣдкѣ да попиваемъ… Ну, извѣстно, выпивши… Вдругъ откуда ни возьмись нѣмецъ: подошелъ къ нашему столу, по нѣмецки болтаетъ, и ну, на насъ смѣяться. Мы ему ферфлюхтера послали, а онъ ругаться… Взорвало меня, знаешь, вскочилъ я съ мѣста да какъ звездану ему въ ухо, да въ подмикитки, подмикитки! Товарищи, вмѣсто того, чтобы меня удерживать, фору кричать начали, а я разсвирѣпѣлъ да и искровянилъ его. Ну, извѣстное дѣло, сейчасъ полиція, протоколъ… Пятьдесятъ рублей нѣмецкой образинѣ давали, чтобъ дѣло покончить, — не взялъ! И вотъ, сегодня — на семь дней при полиціи… закончилъ Оглотковъ и поникъ головой.
— Дѣло скверное? произнесъ Степанъ Потапычъ… Такъ какъ-же, садиться надо? Апеляцію въ сторону? спросилъ онъ.
— Какая тутъ апеляція! Дровокатъ говоритъ, что за этотъ приговоръ съ руками ухватиться слѣдуетъ. Еще милость Божія, что у мироваго никого изъ моихъ знакомыхъ не было, а то-бы прошла молва, и тогда просто хоть въ гробъ ложись!
