— Пошел-поехал! Шпульницы-то какие франтихи бывают! У нас на фабрике одна шпульница с англичанином связалась, так у ней четыре шелковых платья было, и щеголяла она, братец ты мой, в польских сапогах с косыми каблуками. А скорей же это нянька деревенская.
— Тогда бы и в каталоге было сказано, что поднянька, а тут поденщица.
— В каталоге! Каталог и соврет — ничего не возьмет. Вон давеча в той зале: написано — раннее утро, а на портрете — бухарец со скрипкой.
К картине «Юдифь и Олоферн» писарь военного министерства подводит молоденькую девушку и говорит:
— Вот, Вера Петровна, ваша коварная пронзительность до чего доводит!
— Фуй, как вам не стыдно! И ведь нарочно банную декольту выбрали! — укоризненно дает ответ девушка.
— Нет, я для того, чтоб женскую свирепость чувств доказать. Извольте видеть; предмет ейный спит и ничего не чувствует, а она супротив его нож вынимает, чтоб сердце ему заколоть. Извольте посмотреть, какая интрига.
— Что вы? Срам какой! Да нешто девушке можно на такие вещи при мужчине смотреть?
— Отчего же-с? Некоторые места прикрыты. А только вы то возьмите: какая улыбка во всем коварстве! Сейчас: чик — и смертный час пробил. И вот вся ваша женская нация такова. А еще мужчин тигрой называете! Сами вы тигры.
— Очень прекрасно, благодарю вас. Как же вы меня Бог знает с кем сравниваете! Когда же я на такой срам решалась, чтоб… Тьфу! Тут шлюха какая-то, а вы со мной уравнение. Не подходите же ко мне, коли так… И ходить с вами вместе не желаю.
Девушка вильнула хвостиком платья и отскочила от писаря. Тот испугался.
— Вера Петровна, пардон! Пардон в самом большом размере! — чуть не воскликнул он, подбегая к девушке. — У меня совсем другое уравнение. Я не насчет срамоты… Я насчет пронзительности сердца и коварства чувств… Ну, полноте же, не сердитесь! Подарите взглядом, удостойте ул…
В это время из-за картины вышел офицер. Писарь остановился во фрунт.
1906
