— Настенька, знаешь что, друг любезный: надень ты барежевое платье с голенькой шейкой, — советует мать. — А то что за охота в этой удавке?..
А девушка между тем плачет да плачет.
— Настасья! Ты это что глаза портишь? — кричит на нее отец. — Я ведь из веника и прутьев понадергаю, не посмотрю, что тебе семнадцатый год. Вспомню и старину. Чтоб живо веселые улыбки и игра глаз!
А в прихожей опять возглас:
— Получите из овощенной лавки! Купец Огузков прислал.
— Да одевайся же, тебе говорят! — топает на дочь мать.
— А вот мы с нее сами это платьишко сдернем и открытое наденем! — угрожает тетка. — Послушай, Андревна, ты не сказала ему, что есть, мол, у невесты тетка, бедная вдова двенадцатого класса? — обращается она к свахе.
— Нет, не сказала. А только обещал всех одарить. Удивлю, говорит, мир и все мне в ноги кланяться будут.
— Напомни ему, голубушка, чтоб черное гроденапливое платье и куний воротник, а я тебя кофейком попою. Да не осталась ли у него перина после покойницы жены?
— Перина нам-с, а не вам! Мы отцы с матерью, мы ее родили, а не вы! — огрызаются родители.
— Ах, Боже мой! Вы родили, а я грамоте учила. Нет, ты скажи, чтоб мне перину…
— Скажу, скажу, родные! У него этих перин до десятка будет.
— Примите из лабаза разные разности! — снова слышен голос в кухне. — От купца Огузкова. Тише, тут бутыль керосину.
Все выскакивают в кухню.
— Скоро сам-то?
— Следом. Сел в пролетку и поехал в кондитерскую, — отвечает молодец.
— Ах, Боже мой! Марфа, ставь самовар! Настасья! Да что ж ты в самом деле идолом сидишь! Тащите ее! — суетятся родственники.
Мать и тетка хватают девушку за руки и тащат в другую комнату. Сваха расстегивает у ней лиф платья. Отец бросается вынимать из корзин съедобное.
— Ах, живодеры! живодеры! — вопиет в дверях кухарка. — Да ведь он двух жен-то поедом съел, живьем в гроб вколотил!
— Так что ж, что вколотил? А теперь она его вколотит. Немного уж ему жить-то осталось, — выскакивает к кухарке сваха. — Ему доктор такой куплет сказал, что как только его рассердить хорошенько, то так он, как сноп, и свалится. У него невриз в голове.
Из другой комнаты слышатся рыдания дочери и громкий возглас матери:
— Андревна, родная! Напомни ему ужо, что у отца-то шубы нет.
— Да ведь он зверь лютый! Он второй-то жене, сказывают, десятифунтовой гирей голову проломил и тысячу рублей доктору дал, чтоб тот сказал, что скоропостижно!.. — вопит кухарка.
— Ну, так что ж, что второй жене проломил! — откликается сваха. — А третьей не проломит. Да пойми ты, дура, что он на Настеньке из-за скоропалительной любви жениться хочет, и опять же чтобы сыновьям назло, а прежде на капиталах женился. Ну, убьет он ее… Какая ему польза? Ведь это третья жена будет. На четвертой жениться ему не позволят.
