Жилъ онъ по разнымъ людямъ, переходя отъ одного хозяина къ другому, побывалъ у сапожниковъ, у булочниковъ, у портныхъ, у кузнецовъ и слесарей и вездѣ его основательно учили (били); когда его сильно учили въ одномъ мѣстѣ, такъ что дѣлалось не втерпежъ, онъ переходилъ на другое. это было самое тошное время въ жизни Ѳомича. Даже онъ самъ съ негодованіемъ отзывался объ этомъ періодѣ. «Бывало, хозяинъ возьметъ меня за ноги, да и спуститъ изъ окна внизъ головой… конечно, невѣжество одно!» Учили его на разные ладьи сообразно ремеслу учителя: сапожникъ училъ его колодкой, булочникъ — скалкой, портной — ножницами, а кузнецъ — шкворнемъ, но Ѳомичъ оставался живъ. Мало того, онъ все-таки воспользовался и этою эпохой, хотя не такъ, какъ бы желалъ; онъ быстро выучивался всѣмъ тѣмъ ремесламъ, которымъ его учили, выучивался тайно, урывками и неожиданно для учителя; и теперь едва-ли есть ремесло, передъ которымъ Ѳомичъ сталъ бы втупикъ. Онъ можетъ состряпать себѣ обѣдъ, починить сапоги, сколотить стулъ, сшить панталоны. Но всего лучше онъ выучился слесарному мастерству, потому что прожилъ у слесаря больше году. Этотъ слесарь билъ его по большей части ладонью и только изрѣдка клещами, а, главное, добросовѣстно показывалъ тайны ремесла, изумляясь понятливости ученика, и въ хорошую минуту предсказывалъ, что онъ далеко пойдетъ, шельма! Постигнувъ въ совершенствѣ слесарное ремесло, Ѳомичъ уже на шестнадцатомъ году въ состояніи былъ поступить въ мастерскую при желѣзной дорогѣ.
Съ этого времени начинается его извѣстность между мастеровымъ людомъ города. Всегда веселый и радушный, онъ уже двадцати лѣтъ пользовался авторитетомъ среди товарищей. Водки онъ въ ротъ не бралъ, а каждую свободную минуту употреблялъ на то, чтобы поучиться. Онъ писалъ письма, подавалъ совѣты, объяснялся съ начальствомъ въ качествѣ представителя, и имя Ѳомича рабочіе произносили съ уваженіемъ. Онъ уже и въ это время былъ довольно начитанъ, но все таки ему невозможно было употреблять въ день болѣе получаса на чтеніе, такъ что, въ концѣ-концовъ, отъ постояннаго урѣзыванія отдыха онъ ослабѣлъ; здоровье его пропадало, улыбка исчезала съ его добродушнаго лица…
Къ счастію, онъ въ это время попалъ въ острогъ. Разныя же бываютъ понятія о счастіи! Ѳомичъ самъ говорилъ, что это для него было на руку, этотъ острогъ-то, и ему нельзя не вѣрить. Посадили его вотъ за что. На заводѣ, гдѣ онъ въ это время работалъ, случилась стачка, продолжавшаяся цѣлую недѣлю. Стачку прекратили, рабочихъ согнали на работу, а зачинщиковъ взяли. Въ числѣ ихъ взяли и Ѳомича, не сомнѣваясь въ его зловредномъ вліяніи на рабочихъ. Онъ могъ бы уничтожить это недоразумѣніе, потому что весь его вредъ заключался въ стремленіи поучиться, но онъ этого не сдѣлалъ, довольно равнодушный ко всякимъ страданіямъ; ему во время сидѣнія лѣнь было даже спросить, за что его держатъ? Эта нелѣпость объяснялась просто тѣмъ, что онъ весь ушелъ въ одно желаніе — учиться.
