На первый разъ случай его выручилъ.
Въ одномъ селѣ, стоявшемъ на пути въ городъ, Михайлѣ съ Пашей пришлось заночевать. Едва они поѣли, какъ въ избу вошелъ сотскій этого села и привязался: кто, откуда, но какимъ причинамъ? Михайло сперва грубо пробурчалъ подъ носъ, видя, что сотскій присталъ просто отъ бездѣлья. Но сотскій пришелъ въ азартъ и велѣлъ сейчасъ же казать ему виды. Къ несчастью, вида у Михайлы не было; онъ его надѣялся получить въ городѣ. А пока молча осматривалъ сельскаго начальника, размышляя про себя, что лучше: поднести-ли ему косушку, на которую тотъ, очевидно, напрашивался, или дать хорошаго леща по уху, что собственно Михайлѣ больше нравилось? Но пришедшій въ неистовство сотскій не далъ времени рѣшить эту задачу и повлекъ обоихъ путешественниковъ въ волость. Изъ всего этого произошла польза.
Такъ какъ старшины въ «присутствіи» не оказалось, то сотскій предоставилъ пойманныхъ писарю, со словами: «какіе-то люди»… Послѣ минутнаго допроса писарь послалъ сотскаго къ чорту, а вслѣдъ за нѣсколькими дальнѣйшими вопросами, обращенными къ парню и дѣвкѣ, оказалось, что послѣдняя желаетъ найти мѣсто кухарки, которая именно и требовалась писарю. Черезъ короткое время дѣло сладилось. Паша сперва колебалась, — жалко ей было разставаться такъ скоро съ Михайлой, но послѣдній съ какою-то поспѣшностью подалъ ей совѣтъ принять предложеніе писаря, послѣ чего Паша безпрекословно повиновалась.
Михайлѣ также вдругъ нашлось дѣло — переколоть сажени двѣ писарскихъ дровъ, съ платой по гривеннику за сажень, причемъ писарь увѣрялъ, что это даже очень дорого. Михайло и на это согласился, но тутъ же далъ себѣ клятву, что такими пустыми дѣлами онъ займется въ послѣдній разъ и то только потому, что до города у него не хватаетъ денегъ на хлѣбъ. Онъ свои таланты цѣнилъ неизмѣримо дороже, съ какимъ-то фанатизмомъ вѣря, что теперь, бросивъ свое глупое хозяйство, онъ дойдетъ до всего.
Съ Пашей онъ на другое утро простился безъ малѣйшаго сожалѣнія, она заплакала, провожая его, а онъ стоялъ безчувственнымъ. О покинутыхъ домашнихъ въ Ямѣ онъ давно забылъ. Теперь забылъ онъ и Пашу, положительно не зная, что ей сказать. Она ему казалась даже обузой, безъ нея въ городѣ онъ скорѣе могъ сколотить капиталъ, — единственная мысль, занимавшая его во все время, пока онъ прощался съ дѣвушкой.
Выйдя, наконецъ, изъ села, онъ былъ охваченъ восторгомъ. Ему нужны были просторъ, свобода, и, очутившись одинъ, со всѣми развязанный, онъ почувствовалъ необыкновенное волненіе. Вопреки своей угрюмости, онъ весело подпрыгнулъ, когда увидалъ себя на волѣ, подъ открытымъ яснымъ небомъ, по дорогѣ въ городъ. Онъ какъ будто освободился отъ каторги. На Яму онъ смотрѣлъ, какъ на каторгу; тамъ онъ дѣлалъ то, отъ чего не видалъ никакой пользы, пахалъ землю, которая иногда не давала и мякины, ухаживалъ за домомъ, который въ общей сложности не стоилъ ни копѣйки, жилъ съ людьми, которые очумѣли отъ нищеты, и вообще подчинялся чужой, какой-то неизвѣстной пользѣ, а не своей. Каторга и есть! Главное, Михайло не понималъ, зачѣмъ, когда другіе подыхаютъ, и ему надо подохнуть, не понималъ этой общности несчастій, этого единства бѣды! Потому онъ такъ и ненавидѣлъ Яму, что не имѣлъ желанія подохнуть, а, между тѣмъ, Яма непремѣнно требовала этого отъ него.
