Она не успевала ничего пожелать, ни о чём помечтать, как всё являлось перед ней сейчас же — всё, что можно купить за деньги. А разве есть что-нибудь, чего нельзя купить за деньги?
Итак, у неё было всё. Счастливая женщина!
Никто не знал, чтобы она кого-нибудь особенно любила. Близких подруг у неё никогда не было. Когда её отец чуть не умер, простудившись зимой, и чувствительные дамы приезжали напоминать ей о Боге и бессмертии души, приготовляя её на всякий случай к «разлуке», — они были поражены ясным спокойствием её красоты и сухостью её чудных глаз.
— Милая, неужели ваша душа не скорбит о том, кто дал вам жизнь? Неужели ваше сердце не обливается кровью? — спросила одна премиленькая баронесса.
— Мне кажется, что порядочные люди никогда не должны показывать, что у них на душе, — возразила счастливая женщина, устремивши свой странный взгляд на сердобольную даму.
Дама уехала в полном убеждении, что имела дело с бессердечной женщиной. Впрочем, это пройдёт, когда у неё будут дети.
Но детей у неё не было. И, кстати, по этому поводу она ещё более утвердила всеобщее мнение о своей бессердечности. Кто-то пожелал ей на именины, чтобы Всемогущий Господь довершил её редкое счастье и наградил её ребёнком.
— Сохрани Бог! — воскликнула она с необычайным оживлением, и в её глазах блеснула точно зловещая молния.
А, впрочем, она сейчас же очень красиво и блестяще улыбнулась: муж, хотя и не ездил в этот день в должность и даже нарочно изменил служебному долгу ради 5 сентября, — входил с целой серией свёртков для своей обожаемой Лизы — и с голубыми, и с розовыми ленточками.
Под вечер того же 5 сентября баронесса случайно заехала в Исаакиевский собор. Он казался ещё темнее и суровее обыкновенного от редких свечей, мерцавших перед иконами. Небольшая кучка молящихся терялась в глубине, под сводами, как в катакомбах. Густой бас священнослужителя доносился из алтаря ровным гулом; мрак таинственно поглощал его, и святые слова, не услышанные и не прочувствованные, уносились в пространство.
Баронесса озябла в своём открытом экипаже и хотела погреться. Но на неё неприятно подействовала темнота и запах ладана. Молиться она не собиралась; везде дуло — негде сосредоточиться, и на полу слишком грязно, чтобы становиться на колени. Нет, лучше домой. Она поспешила мимо иконостаса к боковой двери, но вдруг остановилась. Она увидала знакомый плюшевый плащ. Ах, у кого это был такой плащ, цвета feuille morte
