17 января. Не записывал несколько дней. Болел инфлюэнцей.
За это время облик окончательно сложился:
а) совершенный человек по строению тела,
б) вес около трех пудов,
в) рост маленький,
г) голова маленькая,
д) начал курить,
е) ест человеческую пищу,
ж) одевается самостоятельно,
з) гладко ведет разговор.
>__________
Вот так гипофиз! (Клякса.)
>__________
Этим историю болезни заканчиваю. Перед нами новый организм и наблюдать его нужно с начала.
Приложение: стенограммы речи, записи фонографа, фотографические снимки.
Подпись: ассистент профессора Ф. Ф. Преображенского
Был зимний вечер. Конец января. Предобеденное, передприемное время. На притолоке у двери в приемную висел белый лист бумаги, на коем было написано рукою Филиппа Филипповича:
«Семечки есть в квартире запрещаю.
И синим карандашом крупными, как пирожные, буквами рукой Борменталя:
«Игра на музыкальных инструментах от 5 часов дня до 7 часов утра воспрещается».
Затем рукою Зины:
«Когда вернетесь, скажите Филиппу Филипповичу: я не знаю — куда он ушел, Федор говорил, что со Швондером».
Рукою Преображенского:
«Я сто лет буду ждать стекольщика?»
Рукою Дарьи Петровны (печатно):
«Зина ушла в магазин, сказала, приведет».
В столовой было совершенно по-вечернему, благодаря лампе под вишневым абажуром. Свет из буфета падал, перебитый пополам,— зеркальные стекла были заклеены косым крестом от одной фасетки до другой. Филипп Филиппович, склонившись над столом, погрузился в развернутый громадный лист газеты. Молнии коверкали его лицо, и сквозь зубы сыпались оборванные, куцые воркующие слова. Он читал заметку:
«Никаких сомнений нет в том, что это его незаконнорожденный (как выражались в гнилом буржуазном обществе) сын. Вот как развлекается наша псевдоученая буржуазия! Семь комнат каждый умеет занимать, до тех пор пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красными лучами >*.
Шв…р».
Очень настойчиво, с залихватской ловкостью играли за двумя стенами на балалайке, и звуки хитрой вариации «Светит месяц» смешивались в голове Филиппа Филипповича со словами заметки в ненавистную кашу. Дочитав, он сухо плюнул через плечо и машинально запел сквозь зубы:
— Све-е-етит месяц… светит месяц… светит месяц… Тьфу прицепилась, вот окаянная мелодия!
Он позвонил. Зинино лицо просунулось между полотнищами портьеры.
— Скажи ему, что пять часов, чтобы прекратил, и позови его сюда, пожалуйста.
Филипп Филиппович сидел у стола в кресле. Между пальцами левой руки торчал коричневый окурок сигары. У портьеры, прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленького роста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жесткие, как бы кустами на выкорчеванном поле, а на лице — луговой небритый пух. Лоб поражал своей малой вышиной. Почти непосредственно над черными кисточками раскиданных бровей начиналась густая головная щетка.
