— Вы так искренни.
— Не знаю. Поняв, что мое решение вызвано не такими уж высокими соображениями, я обнаружила в себе способность понимать и прощать, это оказалось не так трудно после того, как я перестала дрыгать ногами.
— А как же монашеские обязанности? Поклоны, молитвы, бдения?
— К этому быстро привыкаешь — это все равно что дышать. Легче делать, чем не делать.
Король встал, прошелся по комнате, почесал локоть, снова сел.
— Длинный получился прыжок, — сказал он. — Из грешниц — в святые.
Сестра Гиацинта рассмеялась:
— В себе грех рассмотреть трудно. Вот в других — легче легкого. Сам себя всегда оправдываешь необходимостью или благими намерениями. Только, прошу вас, не говорите этого Мари.
— Что?.. Хм, это мне и в голову бы не пришло.
— Мари — жена. Жены по-другому смотрят на такие вещи.
— Она очень добра ко мне, — сказал король.
Сестра Гиацинта посмотрела на него с удивлением:
— Надеюсь, вы это сказали из вежливости. Вы ведь так не считаете?
— Не понимаю, о чем вы.
— В женщинах нет доброты. Есть любовь, но для каждой это значит свое. Если бы я вышла замуж, возможно, я бы думала иначе. Скажите, сир, что было самым лучшим в вашей жизни?
— Зачем вам это знать?
— Если вы мне скажете, то, может быть, я скажу, чего вам не хватает, что вас мучит.
— Наверное… наверное, та комета. Когда я понял, что заметил ее первым, раньше всех на Земле! Меня захлестнуло ощущение чуда!
— …Они не имели права девать вас королем. Короли всего лишь повторяют старые ошибки. Даже если знают о них заранее… Теперь я понимаю вас, сир. Но помочь вам… Тогда вы не покончили с собой, а сейчас уже поздно. Комета. Да, я понимаю.
— Вы мне нравитесь, сестра, — сказал король. — Вы позволите иногда навещать вас?
— Если б я была уверена, что ваше чувство сугубо духовно…
— Но, сестра…
— То я запретила бы вам. — Сестра Гиацинта рассмеялась, как смеялась в женской гримерной за сценой «Фоли-Бержер». — Вы добрый человек, сир, а доброта привлекает женщин, как сыр — мышей.
Чуть ли не хуже всего действовало на короля постоянное навязчивое внимание. За ним следовали по пятам, перед ним заискивали, его обхаживали, на него глазели. Пипин даже подумывал о переодевании — на манер Гаруна аль-Рашида. Временами Пипин запирался в своей комнате, чтобы хоть немного побыть в одиночестве, не слышать и не видеть тех, кто постоянно вился вокруг него.
И однажды ему повезло. Королева, решив, что в кабинете супруга нужно прибрать, велела королю прогуляться, пока она подметет и вымоет полы. Пипин так и вышел в вельветовой куртке, потертой на локтях, в мятых фланелевых брюках и сандалетах на босу ногу. Бумаги он засунул в портфель, надеясь закончить работу с ними в саду. Как только он примостился на ограде пруда, появился садовник.
