А вот и Катя рядом с Анной Тимофеевной. Красный берет нашей вожатой по моде сдвинут на одно ухо. Ты гляди-ка: Виталий Викентьевич, с огромным красным бантом на груди, держит под руки Надиных теток. Барышни Прянишниковы не в черных шляпах, как всегда, а в зеленых, и тоже с красными бантами на бархатных жакетах. А их кавалер в новом пальто и в новой шляпе. Вот это — да!..
Здесь же и моя расфуфыренная бабка. Голубой атласный сарафан так и струится из-под черной плюшевой кофты. На голове ковровый праздничный полушалок. Бабка держит за руку Вадькуг а Вадька — свою подружку Эммочку. Рядом во все скулы сияет Стеша. В синих волосах красная лента.
После Федора Федотовича выступал Иван Иванович— председатель, потом моя мать, военком: Перовский, представители от колхозов, от больницы, от столовой, от электростанции и от районной пожарной команды...
Демонстранты бурно хлопали каждому оратору, кричали «ура», пели:
Заводы, вставайте!
На битву шагайте?
И гремел духовой оркестрг исполняя туш.
Я выпалила свою «речь» единым духом, не моргнув глазом.
Что тут поднялось! Кричали школьники, подбрасывая в воздух картузы и шапки, кричали взрослые. И хлопали, хлопали без конца, как в клубе на спектакле. Музыки совсем не было слышно. В правую щеку меня поцеловал военком Перовский, в левую — Федор Федотович и, как взрослой, пожал мне руку.
— Поздравляю! — сказала мать.
И было не понять, довольна она или нет. Зато моя бедная бабка сомлела от гордости. И ее отпаивали пивом какие-то веселые парни.
Дома Тоня хохотала до слез:
— Ну и солдат. В огне не сгорит и в воде не утонет.
А мать хмурилась?
— Не понимаю я Анну Тимофеевну. Что она с тобой носится? Вырастешь зазнайкой.
И бабка туда же:
— Ох, не возгордись, дитенок! Кому много от бога дано, с того много и спросится. Как в священном-то писании сказано: «Возлюби, ближнего своего, как самого себя, и воздастся тебе сторицею». А может, и не так сказано, а все ж смысл один...
Мне стало досадно: в такой день портят настроение! Я наскоро перекусила и ушла в школу на праздничный вечер.
Горбоносый, усатый, важный, хоть и небольшой ростом, полковник-золотопогонник наотмашь хлестал белой перчаткой по лицу молодого пленного - красноармейца, картавя, ругался по-иностранному и приказывал немедленно- расстрелять «этого оголтелого большевика».
В круглом, битком набитом зрителями зале клуба стояла напряженная тишина. В первом ряду хлюпала носом моя бабка. Спектакль пронял ее до слез.
