Я в свою очередь возмущалась: «Не даю, а сам берет, когда меня в классе нет».
Ругали мы Люську и стыдили — что об стену горох. И в общественных делах она такая же бесшабашная. За все берется и ничего до конца не доводит. Начнет писать плакат — бросит, на спевки является с опозданием и никогда не знает слов — стоит и мычит. Поручили ей собирать мопровские пятачки— она сразу же потеряла кисет с казной. Деньги возместила Люськина мама.
Вот плясать Люська мастерица: и «барыню», и «яблочко» — как по воздуху летает. Будет выступать на школьном концерте 7 ноября. Это ей по сердцу, потому что репетировать не нужно. Впрочем, надо отдать справедливость: и у Люськи есть свое увлечение. Она состоит активным членом кружка воинствующих безбожников и не пропускает ни одного заседания. Виталий Викентьевич, руководитель и лектор кружка, очень хвалит Люську и считает ее своей ближайшей помощницей.
До празднования 7 ноября оставалось меньше месяца. Подготовка была в самом разгаре. И вдруг нас посетила беда.
Как раз накануне религиозного праздника покрова в больнице умерла Маня Козлова-маленькая. Скончалась от заражения крови.
Моя бабушка утешала плачущего Маниного деда:
— Не гневи бога! Отмучился дитенок, и слава господу. Ты подумай, каково бы ей жилось на свете, калеке бедной... — Но дед Козлов плакал так, что борода была мокрой, как банная мочалка.
Хоронили Маню всей школой, с духовым оркестром, со знаменами. Рыжий Прокоп не был на похоронах. То ли не захотел прийти, то ли побоялся. С кладбища мы шли строем и пели песню про храброго барабанщика: «Погиб наш юный барабанщик, но песня о нем не умрет!»
А потом дед Козлов и моя бабушка заочно отпели Маню в церкви и устроили у нас дома скромные поминки. Кутью пшеничную сладкую ели. Блинами да киселем Маню поминали. А бедную Манину мать три раза водой обливали из медного кувшина — так ей плохо было...
За неделю до 7 ноября четвероклассников принимали в пионеры. А заодно и нас из пятого: меня, Надю и Люську. В последний момент подала заявление Аленка Чемоданова. У Аленки были приличные отметки, и она давно могла стать пионеркой, да мамочка не разрешала. А тут, видно, разрешила. За себя я почти не волновалась: пионерское торжественное обещание выучила назубок, повторила про себя несколько раз подряд свою коротенькую автобиографию и была в полной готовности. Правда, меня несколько смущало одно щекотливое обстоятельство. А вдруг зададут вопрос об отце? Что ответить? Что я его и знать не знаю, что ношу не отцовскую, а дедушкину фамилию, как и мама моя. Но ведь это не ответ! Обязательно спросят, кто отец, может, буржуй какой или бывший нэпман... Выкручивайся как знаешь. Не хотелось мне обращаться с таким делом к Тоне, но поневоле пришлось. Та насмешливо сказала:
