— Эклеры от «Леонардо»? — спрашивает Эд, когда Сол входит в кухню.
— «Леонардо» перекупили. — Сол опускается в кресло. — Эти из «Волшебной духовки». Как тебе преподается?
— Что тебе сказать, работы невпроворот. У двоих моих коллег в этом году академический отпуск[130]…
— Значит, у тебя нехватка рабочих рук.
— Вот-вот, — говорит Эд. — Так что у меня семь часов лекций в неделю.
— И это все? — поражается Сол.
— Это помимо научной работы.
— По мне, не так уж и плохо.
Эд собирается ответить. Но вместо этого идет к холодильнику, достает эклеры.
— У «Леонарда» эклеры были лучше, — рассуждает Сол. — А всё оттого, что у него заварной крем лучше.
— Эти тоже недурны. Но что это? Дети приехали? — Эд выбегает навстречу такси с эклером в руке. Пока он расплачивается с таксистом, двое старших выбираются из машины, вытаскивают свой багаж. У Бена рюкзак и вещмешок, у Мириам холщовая сумка и перешедший ей по наследству, еще со времен медового месяца Эда и Сары в Париже, ярко-розовый, залатанный серебристым скотчем чемодан.
— Пап! Что это ты ешь? — вскрикивает Мириам.
Эд смотрит на эклер. С формальной точки зрения, все такое — хлеб, пирожные, печенье, конфеты, содовую, мороженое, — все, хотя бы только подслащенное кукурузным сиропом, следовало бы вынести из дому. А Мириам, конечно же, к этим формальностям относится серьезно. Она — Эд уверен — допоздна прибиралась в своей крошечной квартирешке в Кембридже, пылесосила каждую складочку в диване, упаковывала электропечь. Эклер он доедает под ее осуждающим взором. К тому же она думает, что эти калории ему не на пользу. Она стала донельзя ортодоксальной, его дочь, Эда это озадачивает. Они воспитывали детей так, чтобы те выросли либеральными, рациональными, жизнелюбивыми, чтобы еврейские традиции были им в радость, и почему вдруг Мириам выбрала путь самоограничения и непостижимой обрядности, Эд понять не может. Ей всего двадцать три, пусть она и выходит замуж. Как может совсем молоденькая девушка так держаться буквы закона? Его это гнетет. В то же время он признает: что касается его веса и давления, тут она права. Он ведь и впрямь не так уж проголодался. За ужином надо будет сдерживаться.
Бен меж тем вносит сумки, сваливает их в кабинете.
— Привет, ба! Привет, дед! Привет, мам! — Хватает пульт и давай перескакивать с канала на канал.
Вот насчет того, что Бен чем-то пылко увлечется, беспокоиться не приходится. Он оканчивает Брандейс[131], в нем сто восемьдесят сантиметров, его темно-русые волосы давно не стрижены. О будущем он не задумывается. О том, чем станет заниматься после университета, тоже. Планов не строит. Изучает психологию, но с прохладцей. Сейчас, раскинувшись на диване, он смахивает на добродушного золотистого ретривера.
