- Что такое, милый? - спросила она строго, звонким голосом, которого никогда не бывает у человека спросонок. - Тебе надо уйти?
- Нет, - сказал он, - спи спокойно, мне ничего не надо: просто я хотел переменить позу.
- Хорошо, милый, тогда все в порядке.
Произнося эти слова, она оглянулась, и он, следуя за ее взглядом, опять увидел того, за кустом сирени. Она в испуге подалась назад, будто в поисках заслона, но он оставался спокойным, и это его спокойствие, видимо, внушило ей тревогу. Во всяком случае, никакого другого повода для тревоги у нее сейчас не было.
В нынешний раз тот, за кустом, нисколько не беспокоил его. Напротив, он даже был непрочь переговорить с ним, хотя о чем именно говорить, оставалось неясным.
- Милый, - прошептала она, - ты не должен так ревновать меня. Слышишь, не должен.
- Ага, - откликнулся он, - не должен.
- Я люблю тебя, одного тебя. Я верна тебе, только тебе, а его я ненавижу. У меня с ним ничего не было, - вдруг всхлипнула она. - Ну, почти ничего. Один только раз, когда ты долго не приходил и я испугалась, что ты вообще не придешь...
- Очень жаль, - оборвал он ее резко, - что ты так ограничивала себя.
- Милый, - проворковала она, - не надо сердиться, клянусь, ничего такого... как с тобой... у нас не было.
- Послушай, - сказал он, - мне безразлично, почему и сколько раз это было у вас.
- Милый, - захныкала она, - ну, не надо так сердиться: я понимаю, что тебе очень больно, но, клянусь, это не повторится.
Он молчал, и тогда она сказала:
- Если хочешь, я убью себя. Себя и его.
Голос у нее был теперь решительный, с тем оттенком приглушенности, какой бывает при глубоком волнении, которое надо, однако, любой ценой скрыть.
- Уходи, - сказал он. - Вдвоем уходите.
- Нет, - воскликнула она, - нет!
Он оттолкнул ее, и в это же мгновение поднялся над землей тот, за кустом сирени. Через секунду, как в прошлый раз, о землю должно было удариться грузное человеческое тело. Но удара не было ни через секунду, ни через пять секунд - тот, с лицом вышибалы, исчез. Она взвизгнула, цепляясь за него потерявшими силу и вес руками, он оттолкнул ее и закричал пронзительным голосом, которого никогда прежде у него не было:
- Уходи! Вон! Вон!
- О-о! - застонала она, и стон ее замирал, как тонущее в колодце эхо.
Не стало запаха сирени. Северная стена еще светилась голубым, на котором просматривались только небольшие темноватые уплотнения - одно из них напоминало человеческую фигуру.
