Я опасался, что придется уходить пешком — все же мы были одеты не для долгого путешествия. И очень удивился, различив посреди дороги фиакр, запряженный парой лошадей. Кожаный верх был поднят, и на козлах дремал кучер — видимо, в ожидании кого-то. Я передал девочку гувернантке, шепнул «Ждите здесь», и резво потрусил к экипажу, дрожа от холода. Лошади дружно фыркнули, почуяв мое приближение, кучер встрепенулся и поднял голову.
— Эй, любезный, — крикнул я. — Не могли бы вы…
И с огорчением подумал, что становлюсь стар. Как та сторожевая собака, которая уже не лает при виде злоумышленника, а лишь возит по земле хвостом. Такого сторожа гонят со двора, чтобы сэкономить на еде. Или пристреливают из жалости…
Кучер был одет точь-в-точь как те, что пришли к нам в дом — я, болван, разглядел это, только подойдя вплотную. Черный плащ, черная треугольная шляпа, черные высокие сапоги с пряжками. И даже выражение лица у него было такое же: насмешливое и хищное.
— Ну наконец-то, — осклабился он, вытаскивая из-за пояса пистолет и направляя его на меня. И заорал кому-то невидимому: — Эй, сюда! Я поймал его!
Тело совершило все само собой, без моего участия. Рука метнулась к пистолету, схватила его за ствол и что есть силы дернула вниз — так, что кучер, не удержав равновесия, полетел с козел на землю. Однако он был сильным противником. Я и моргнуть не успел, как он снова был на ногах и со шпагой в руке. Его совсем не испугал пистолет, нацеленный ему в грудь. По крайней мере, испугал гораздо меньше, чем меня — его шпага.
И тогда я выстрелил.
Его отбросило на спину. Он умер сразу — нельзя было не умереть с пулей в сердце. Но я все еще стоял над трупом и целился в него из разряженного оружия. Я бы, наверное, и сам умер рядом с ним, если бы фрау Барбара не высунулась из экипажа.
— Что вы стоите столбом, месье Анри? Садитесь скорее, я не умею править лошадьми!
Я прыгнул на козлы. Сзади раздались выстрелы, кожаный верх коляски захлюпал, пробитый в нескольких местах…
— На пол! — заорал я. — Ложитесь на пол!
И без жалости вытянул лошадей кнутом. Коляску швырнуло вперед, затрясло по ухабам, и я услышал отчаянный рев: должно быть, малышка Жанна-Луиза ушиблась о деревянный борт. Мне этот рев показался небесной музыкой: девочка плачет — значит, девочка жива…
Мокрый ветер хлестал в лицо, и я почти не разбирал дороги. Экипаж мотало из стороны в сторону, колеса скользили по стылой грязи, и я всерьез опасался, что мы перевернемся. Бесславный был бы конец, что и говорить…
