— Бывает так: судьба важнейшего дела, труд сотен людей зависят от одного — его памяти, его честности, его совести, — начал Краснов, приподнимаясь на локтях. — Вы понимаете, Степан Григорьевич, ответственность этого человека, и прежде всего перед самим собой?
— Что вас интересует в Шевылеве? — глухо спросил Скрыль. — Утром, на покосе, я решил рассказать все, что знаю. Да, я служил у немцев. Стрелял, когда стреляли в меня. Но я не убийца, как этот гунявый Лешка…
И он стал рассказывать, часто повторяя одно и то же, и эти путаные, сбивчатые слова как будто отдирали корки позора от ушедших в глубь сердца и все равно саднивших ран прошлого…
Но сейчас, на берегу небольшой сонной речушки, особую ценность в его повествовании приобретало другое….
…На второй день после расстрела паренька и порки стариков Шевылев в команде не был. Конники приводили в порядок сбрую, седла, чистили оружие, латали одежду. За обедом, когда все собрались вместе, Сухов, этот солдат с усами, вдруг сказал:
— За такие дела ответ всем держать придется.
Никто не произнес ни слова, хотя каждый понял, что он имеет в виду.
— А не уйти ли нам к партизанам, пока не поздно? Есть желающие составить компанию?
Все так и оцепенели, вытаращив на него глаза.
Яков загоготал и даже привстал, как показалось Скрылю, от удовольствия:
— Шутнул я, ребята. Испытанье делал, нет ли где трещинки.
Разговор на этом и потух. Вскоре все поняли, что действительно «фельдфебельский сапог», как позже прозвали Сухова, испытывал конников. Когда команда разместилась в Тупилине, этот Яшка достал где-то большую бутыль спиртного, напоил Шевылева, пролез в ординарцы. И таким оказался холуем, хуже Федьки! Сапоги фельдфебельские по нескольку раз в день чистил, ходил за командиром, как мать за ребенком. Конечно, тот души в нем не чаял и даже на операции не стал брать, тем более, что земляки были, оба с Брянщины. Конники по лесам, а он, этот ординарец, в деревне прохлаждается, самогонку ищет. Вечером потолчется среди солдат, а утром наушничает своему хозяину.
И вот что получилось. После Тупилина полувзвод около ста километров шел маршем по смоленским лесам и болотам. Кони устали, солдаты изнемогли. Остановились в сарае, на заброшенном хуторке. Шевылев, взяв с собой Скрыля, уехал. За старшего остался Яков. Спустя примерно час, когда Шевылев уже подъезжал к штабу, со стороны хутора гулко ударило. Шевылев со взводом жандармов бросился туда. От сарая остались одни щепки: взорвалось два пуда тола. Из всех солдат дышал только один, да и тот вскоре умер. От него узнали, что в карауле был Сухов.
