— У меня ничего нету!
— 10 июня на меня напал маньяк, чуть не убил и уничтожил все мои готовые вещи.
— Максим Николаевич, — зарокотал бас после паузы, — вы, часом, не…
— Нет, не пьян, а болен. Заработал амнезию, ничего не помню. Но вы не волнуйтесь насчет денег…
— Это пусть шеф волнуется, это его идея. Вот вернется из Японии…
— Что я для вас делал?
— Скульптурную группу «Страсть».
— А не «Сладострастие»?
— Один черт.
— Можете описать?
— Я не видел… и вообще не разбираюсь. Шеф к вам выезжал весной.
— Работа была уже готова?
— Практически да. Он остался доволен, но у нас возникли трудности с наличностью. Вы согласились подождать.
— Дождался!
— Новую слепите, экая проблема! Шеф приезжает через неделю — и договоритесь.
— Для чего предназначалась скульптура?
— Для красоты. В кабинет шефа, к нему ведь иностранцы приходят, и дамы… Слушайте, вы серьезно ничего не помните?
— С 74-го года — ничего.
— Вот счастливец! — бас прогрохотал хохотом и отключился. «страсть». Аллегория «Сладострастие» (то есть Цирцея). Не одна ли и та же вещь?.. Ах да, скульптурная группа, а волшебница, кажется, одинока. А не копошились ли поросята у маленьких обнаженных ножек? Вот тебе и «группа», наш тройной хоровод.
Я опять взбежал наверх, в сладковатое запустенье, мое лицо мелькнуло в зеркальных трещинах. Я как-то вдруг забыл, зачем пришел, и долго стоял, вглядываясь. Зеркало очень старое, мутное, уже тронутое зелеными пятнами… почему зеленые? Светло-коричневые. Это из сна. Она пришла за изумрудом, и я увидел убийство… ну да, я лежал вон там, где лужица крови… подошел и лег на секунду в каменное крошево — точно, сцена отразилась в зеркале. Надя права, все произошло на моих глазах, иначе уничтожение скульптур теряет смысл.
Беснования вандала прерываются появлением Веры. Удар кувалды. Она падает на меня, я теряю сознание, убийца принимает нас обоих за мертвых. Нет, сначала он ее раздел… нет, все было не так! А что если она сама разделась — для позирования? Ведь Цирцею я лепил обнаженную!
«Сладострастие» для парфюмерной фирмы «Чары».
Погоди, погоди… в этом что-то есть. «Я лепил», — сказал я вслух, дрожь прошла по телу, руки непроизвольно вытянулись вперед, кончики пальцев ощутили знакомое полузабытое жжение, мягкость и сопротивление грубого и податливого одновременно материала. Впервые после больницы ощутилось томление по труду.
Я уже не сомневался, что взял верный след: два кардинальных, по психоанализу, изменения в психике — творчество и секс. В каком-то высшем (или низшем) смысле работа скульптора и есть воплощение эротики, созидательных сил человека в определенной ипостаси — телесной красоте (или уродстве — 20 век — вторая сторона медали). Я этим жил — не забывай! — и этим моя прежняя жизнь окончилась: разрушением идеала, кто-то разнес ее вдребезги.
