— Добрый вечер. Как вас звать, батюшка?
— Здравствуйте. Отец Владимир.
— Вон там старушка на паперти с ума сошла.
Он вгляделся.
— Это наша Анисьюшка, в Теми живет, по ночам иногда приходит. В уме она повреждена, это правда, но безобидна. Не хотите войти, Максим Николаевич?
— Я на минутку. У меня к вам просьба.
— Пожалуйста.
— В прошлую нашу встречу вы сказали, что я в мае приходил на исповедь.
— Верно, приходили.
— Как мне смутно представляется, после исповеди следует причащение.
— Да. После полного покаяния.
— Я не причащался?
— Нет.
— Почему?.. Отец Владимир, я ничего не помню. Мне необходимо вернуть себя! О каких грехах шла речь?
С минуту, наверное, он пристально всматривался мне в лицо, наконец сказал:
— Главное: гордость и любострастие. И еще: вас волновала черная магия.
— О, Господи! У меня была связь с молоденькой девушкой.
— Вы желали эту связь разорвать. И мы договорились с вами: коль скоро это случится, вы придете к причастию.
— Но раз я твердо решил… или я был неуверен в себе?
— В сомнении, я бы сказал. Даже в смятении чувств.
— Вот. Отец Владимир, кто-то все разорвал — убил эту девушку.
— Убил?
— Я ищу его.
— Правильно. Я молюсь за вас, Максим Николаевич.
Молиться-то молится, а причаститься Святых Тайн не предлагает. Тоже правильно: я с тех пор успел еще одну связь завязать, с Надеждой. Я сказал:
— Про любострастие я понимаю, батюшка. А что такое гордость?
— И это понимаешь, — сказал он вдруг на «ты» и как-то значительно. — Зачем ищешь убийцу?
— Чтобы… ваша правда — чтобы наказать.
— Это и есть гордость — следование не Божьему Промыслу, а своей плотской воле.
— Как же угадать Промысел?
— В смирении сердца, милый. Поставь себя ниже всех.
— Да, да, ниже всех, хуже всех…
— Зачем «хуже»? это не нам решать. Опять в тебе гордость говорит, потеря простоты, а стало быть — любви.
— Это очень глубоко, отец Владимир, это надо обдумать.
— Обдумай. Только суд не верши.
Я обернулся: позади стояла старушка, словно вросши в землю, маленькая, чуть мне не до пояса.
— Иди, Анисьюшка, домой, — ласково приказал священник, — скоро ночь.
— А дьявола кто, по-твоему, сторожить будет?
— Какого дьявола? — спросил я.
— Вон там в могилах прячется… вон там, видишь?
Могил уже не видно было, только кресты, кое-где покосившись, странно угадывались во тьме, казалось, кто-то бродит.
— Я посторожу.
— Он посторожит, — подтвердил отец Владимир. — Иди с Богом.
Она как-то сгинула в ночи, исчезла, растворилась, я крикнул:
— Я еще приду к вам! — и бросился на погост, старый-престарый, полузаброшенный, ощущая за спиной открытое окошко и человека в нем. Обежал за секунду — пусто! Ну, скоро стану, как юродивая старушка на паперти, дьявола сторожить. И медленно побрел по тропинке меж высокими кустами акаций. Свернул на проселок. Узкий месяц сиял желтой улыбочкой-ухмылочкой — в звездном поднебесье… попробуй поймай! И так ярко вообразилось, как некто — некий кабанчик бежит, торопится на заветную электричку в 10.55. Хозяина ухандокал, отпечатки с кувалды стер, узелок надежно спрятан, труп… Господи, где же мертвая? Неужто в этом лесу? Я отчетливо, со стыдом понял, что боюсь ее: от живой не мог отвязаться, а уж от покойницы… Отвяжусь, когда найду кабанчика. Я уже не брел, а почти бежал, месяц смеялся, звезды перемигивались, дьявол наблюдал, совсем нервишки сдали.
