— Почему втайне от меня?
— Потому что ему есть что скрывать, — вставил Сема с искренней ненавистью. — Он борется за свою жизнь, разве не видишь?
— Я действительно круто замешан в эту историю, ты уже понял, Макс. Да, я воспользовался отмычкой.
— У меня друзья-оригиналы-маргиналы, — вставил Сема с ядовитой иронией. — Шарил тут по полкам…
Доктор пожал плечами.
— Роковые обстоятельства. Маску я обнаружил сразу в семейном алтаре, так сказать. Стало мне не по себе как-то, странно, жутко. Неля со стены смотрит… И ведь был намек, что она из-за Верочки погибла. Я напал на след — совершенно интуитивно (мистическая деятельность подсознания) ощутил их присутствие… мертвых. Открыл ящик письменного стола и среди всевозможных ювелирных вещиц обнаружил вот что, — Иван Петрович достал из сумки крошечные золотые часики. — Узнаешь, Сема?
— Надо же! — отозвался ювелир. — Начисто о них забыл. Вот ведьма, а?
— Не она ведьма, — возразил доктор, — а ты скупердяй.
Да, что-то завязано на золоте, на драгоценностях (плата за грех) — этот подспудный мотивчик всплывал время от времени в потоке инфернальных страстей: Хома Брут, ухандокавший ведьмочку, но какой ценой — она достала его после смерти. Не хочу об этом думать, расспрашивать, хочу Надежду. Я уцепился за чистый образ, помянув про себя: «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила…» Пушкин победит подземный мрак, гробовой… Но я же сам, своими руками, уничтожил «Надежду».
— Узнаешь, Сема? — повторил доктор, возвращая меня в их мирок, как в камеру.
— Я купил, я заплатил.
— Сема говорил мне, Иван Петрович. Еще в марте она часики в скупку принесла. Подарок режиссера (еще один поросенок), он в Оке утонул.
— Как это?
— Создатель «Императрицы» утонул в вашей речке во время съемок. Несчастный случай.
— Какие-то кругом случаи… — произнес Сема в пространство.
— Так она в марте тебе часики принесла?
— Понимаешь…
— 1 июня они были на Вере.
Мы воззрились на ювелира. Он начал с сумасшедшей обстоятельностью:
— Деньги я заплатил в марте, но часики она шиш отдала. И я змейку не дал. А почему я должен…
— Так ты струпа снял? — живот отреагировал Иван Петрович.
— Зачем? С живой. Я тогда еще не знал, что она должна умереть.
— А, ты еще не решил! Его алчность подвела, Макс…
— Не алчность, а забывчивость!
— Брось! Не смог вовремя избавиться от золота. И от маски — безумное влечение к атрибутам смерти — распространенный феномен, своего рода некрофилия. Двух покойниц обобрал.
Я вздрогнул: не в своем ли грехе обвинил меня некогда этот ненормальный? Он бормотал:
