— Понятно, — пробормотал блондин. — Кент за это время куда-нибудь утек, пока добудем себе свеженького работничка, придется повкалывать самим… То есть, мне со Старухой. Понятно. Только не сегодня, — зачастил он, — ей-богу, не могу. Упаду. Сил нет. Все мышцы болят… Еле дошел. Сам посуди…
— Заткнись, — оборвал Еж, прислушиваясь. — Кажись, кто-то пришел. Может, Крутой кого послал…
Снаружи донеслись крики Мани:
— Еж! Куца! Сюда! Где вы там?
Подростки, не спеша выбрались на солнце и через полминуты подошли к относительно ровной и чистой площадке, месту, где они обычно собирались играть в карты или просто валять дурака на свежем воздухе. На железном ящике в тени от кабины, расставив в изнеможении ноги, сидела Маня. На ее щеках даже в тени были заметны какие-то пятна. Дорогу к туманной стене она перенесла сносно, а вот назад, после того, как увязла в тенетах лжеоблака, едва доплелась, все время плакала по дороге и просила ее не бросать. В нескольких шагах от нее стоял Кент. Выглядел он комично и в то же время жалко: волосы потеряли всякое подобие прически, сбились в один колтун, глаза воспаленно блестели и, похоже, начали гноиться. Бомж грязной тряпкой прикрывал рот.
— Что принес? — без церемоний спросил Куца и на всякий покосился на Ежа, не слишком ли он поторопился, перехватывая инициативу у «бригадира». Крепыш никак не прореагировал, давая понять — можешь продолжать.
Бомж вытащил из-за пазухи высокую банку не то тушенки, не то других консервов — этикетка отсутствовала, извлек бумажный сверточек и на верхушку банки выложил шесть сигарет. Все это он протянул Куце.
— Мало, — сказал, ощерившись, блондин. — Мало. За несколько дней — мало.
Кент свободной рукой еще пошарил у себя за пазухой и извлек галстук. Изумрудно-зеленый галстук с вышитой золотистой пальмой, по которой карабкалась коричневая обезьянка. Вещь, похоже, была совсем новой, только немного измялась от неаккуратного обращения.
Глаза у Куца зловеще вспыхнули.
— Нам жрать надо, а ты дрянь всякую тащишь!
Тем не менее блондин кивнул Старухе, чтобы тот забрал приготовленную дань.
Бомж поежился под недобрыми взглядами, закашлялся, грязной тряпкой прикрыл рот. <…>игадира спросил Куца и на всякий покосился на Ежа, не слишком ли он поторопился, перехватывая инициативу у <…>оиться. <…>емя плакал.
— Болею. Кашель замучил.
— Давно пора тебя подлечить. — Куца дожидался, пока Старуха подальше унесет консервы и сигареты.
— Прошу тебя, не надо. Я… Я… еле хожу…
