Шел он бесцельно, сворачивал, нырял в проулочки и очутился наконец у ограды. В металлическом плетении зияла дыра, и хотя можно было дойти до ворот, но Паша предпочел тернистую народную тропу и вылез через дыру на лужайку. Он стоял в городском парке. Владения парка простирались недалеко. Пустынно было здесь в этот дневной час, лишь кое-где мелькали пешеходы, сокращавшие путь, да молодая женщина катила детскую коляску. Если б кто-нибудь поставил себе целью отыскать кусочек пространства, где бы разор и хаос достигали апогея, то этот парк вполне бы подошел — в каком-то даже идеальном смысле. Потому что, конечно, есть и свалки, и помойки, но они ведь, если можно так выразиться, отвечают своему предназначению. А ведь зеленый уголок в тихом городе — да это ж просто оазис должен быть, краешек райского уединенного сада, где в зелени и тиши запоет соловей и отрадное чувство затопит душу. Назывался этот городской парк — «имени Пушкина», о чем узнал Паша, пройдя к центральному входу. У входа справа даже красовалась клумба-панно, где профиль бессмертного поэта намечался какими-то зелеными цветочками. Впрочем, узнать классика без поясняющих надписей было чрезвычайно сложно, тем более что поэтическое чело омрачал грубый след рифленой подошвы — племя младое, незнакомое шагало по головам. «Искаженный образ» — вот как надо бы назвать этот парк: эти залитые выщербленным, расползающимся асфальтом аллеи среди чахлых, беспощадно обрезанных деревьев; эти кучи мусора под кустами; эту загаженную круглую танцплощадку и досужую стайку цветных, истоптанных скамеек; сломанную, покосившуюся детскую карусель и электрический паровоз (побочное дитя цивилизации, прямо-таки гость из далекого Диснейленда), застывший, с разбитыми фарами; бетонные фигуры из сказок Пушкина: рыба-рыбища с отбитым хвостом, шемаханская царица без грудей, останки лебедя с перебитой, болтающейся на металлической проволоке шеей.
Лучше бы всего этого не было! Снести прочь — и чтоб чисто, пусто, и, может быть, милосердный зеленый покров затянет исстрадавшуюся землю. Но удивительное дело! — в странной гармонии с Пашиной душой находился этот разоренный, обезображенный парк, и он не торопился уйти, отыскивая необъяснимую сладость в этой гибели, в этом явном, преувеличенном даже упадке. «Пусть так и будет, пусть свидетельство распада стоит перед глазами!» Ибо все порушено и поругано было в его душе, причем и обвинять-то некого, он сам — достойный наследник прошлого, лицемер и предатель.
