Это была форма. Черная эсэсовская форма. Вместе с сапогами.
Дюссандер растерянно переводил взгляд с содержимого на броскую наклейку: «ПИТЕР», МАГАЗИН МОДНОЙ ОДЕЖДЫ, С 1951 ГОДА К ВАШИМ УСЛУГАМ!
— Нет, — глухо произнес он. — Не надену. Это, знаешь, уже чересчур. Умру, а не надену.
— Вам напомнить, что они сделали с Эйхманом? — с металлом в голосе спросил Тодд. — Старым человеком, далеким от политики. Так, кажется, вы говорили? Кстати, я всю осень откладывал деньги на это дело. Восемьдесят долларов, между прочим, вместе с сапогами. Если не ошибаюсь, в сорок четвертом вы все это носили. И с удовольствием.
— Ну, гаденыш! — Дюссандер замахнулся кулаком. Тодд стоял не шелохнувшись, глаза блестели.
— А ну. — сказал он, — попробуйте ударьте. Только пальцем троньте.
Дюссандер опустил кулак. Губы у него подергивались.
— Исчадие ада, — пробормотал он.
— Надевайте, — сказал Тодд.
Дюссандер взялся за пояс халата... и остановился. Он смотрел на Тодда рабски, с мольбой.
— Ну пожалуйста. В мои годы. Мне трудно.
Тодд покачал головой — медленно, но твердо. В глазах все тот же блеск. Ему нравилось, когда Дюссандер молил о пощаде. Вот так же, наверно, когда-то молили о пощаде его самого. В Патэне.
Халат Дюссандера упал на пол, он стоял перед ним в одних трусах и тапочках. Впалая грудь, небольшой животик. Костлявые стариковские руки. Ничего, подумал Тодд, в форме все будет иначе.
Дюссандер начал облачаться.
Через десять минут он был одет. Хотя плечи висели и фуражка сидела кривовато, но зато эмблема — мертвая голова — безусловно смотрелась. Во всем облике Дюссандера появилось этакое мрачное достоинство... по крайней мере в глазах мальчика. Впервые он выглядел так, как, по мнению Тодда, он должен был выглядеть. Да, постаревший. Да, потрепанный жизнью. Но снова в форме. Не старпер, коротающий свой век перед «ящиком», обросшим пылью, с допотопными рожками, обмотанными фольгой, — нет, настоящий Курт Дюссандер. Упырь из Патэна.
Сам Дюссандер испытывал отвращение и чувство неловкости... и еще, пожалуй, не сразу осознанное облегчение. Он презирал себя за эту слабость, которая только подтверждала, что мальчик сумел прибрать его к рукам. Он был пленником Тодда, и с каждым разом, когда он смирялся с очередным унижением, с каждым разом, когда он испытывал это чувство облегчения, мальчишка забирал над ним все большую власть. Но факт оставался фактом: его чуть-чуть отпустило Подумаешь: сукно, пуговицы, кнопки... и жалкая, к тому же, имитация. Брюки почему-то на молнии, а не на пуговицах. Не те знаки различия, покрой скверный, сапоги из дешевого кожзаменителя. Словом, театр. Как говорится, с него не убудет. Тем более что...
