Я убедился, что террор может достигнуть цели, так как это не есть дело только личности. Все это я говорил не с целью оправдать свой поступок с нравственной точки зрения и доказать политическую его целесообразность. Я хотел доказать, что это неизбежный результат существующих противоречий жизни. Известно, что у нас дается возможность развивать умственные силы, но не дается возможность употреблять их на служение родине. Такое объективное научное рассмотрение причин, как оно ни кажется странным г-ну прокурору, будет гораздо полезнее, даже при отрицательном отношении к террору, чем одно только негодование. Вот все, что я хотел сказать.
Страстная убежденность юноши, звучавшая в каждом его слове, великая воля, подчеркнутая жестом, пламенный гнев, горевший в его глазах, и покоряющее красноречие свидетельствовали, каким грозным судьей царизма является этот бесстрашный студент.
Вынесенный судом приговор был беспощаден.
Вечером 7 мая Егор Павлович заехал сказать:
— Приговор утвержден. Значит, сегодня повесят!
— Не говорите Наташе, — просил Владимир Иванович.
Это была самая страшная ночь в жизни Владимира Ивановича.
Чтобы избавить дочь от кошмарного соседства и страшных снов, отец увез Наташу в Териоки, а Владимира Ивановича уговорил немедленно отправиться в Рославльский уезд, в назначенную давно экскурсию по фосфоритам.
— Я не уверен в своих способностях к научной работе, — говорил Владимир Иванович жене, планируя поездку еще зимою, — и это будет пробным камнем, могу ли научно работать!
Однако экскурсию пришлось прервать. Вернадского вызвал для объяснений ректор университета, недавно назначенный на эту должность Михаил Иванович Владиславлев. Он занимал кафедру философии, и в те годы русские журналы постоянно высмеивали «психологическую теорию» Владиславлева. Мерой чувствования по этой теории являлось материальное положение. Предполагалось, что пропорционально богатству, которым данное лицо обладает, растут его положительные качества, и наоборот.
Несколько взволнованный необычностью времени и условий вызова, Вернадский явился к ректору. Это был еще нестарый человек с желтым лицом, явно больной и раздражительный чиновник. Соблюдая в меру правила вежливости, он привстал при входе Вернадского, предложил ему сесть, но разговор начал с крайней суровостью:
— Я имею сообщение о том, что вы, милостивый государь, находясь на государственной службе, ведете в то же время и даже в стенах императорского университета противоправительственную деятельность…
