Утро застало меня на палубе. Как чудесно выглядит Нева! Мосты, красивые здания, торопливые моторные лодки, медленные буксиры и стоящие в ожидании ремонта большие, настоящие корабли.
Море рядом, но Огненная Земля не стала ближе ни на один метр. А выйти в море хочется. И вот, в поисках этого выхода, я брожу по Васильевскому острову. Конечно, Васильевский остров не остров Пасхи, но здесь, на углу Девятой линии, стоял нужный мне дом. Не могу сказать, что он показался мне чем — либо примечательным. Только много лет спустя я обнаружил, что дом буквально облеплен мемориальными досками. В старые времена здание принадлежало Академии наук, и в нём жили многие профессора университета, в том числе весьма известные и даже знаменитые. В то время, когда к этому дому прибрёл я, в нём размещался отдел кадров Балтийского пароходства.
Начальник отдела кадров был демократ. Пробиться к нему не составило ни малейшего труда, но разговор оказался весьма и весьма кратким:
— Хочу быть морским радистом!
Начальник сочуственно посмотрел на меня, покачал головой и задумчиво сказал:
— Э… милый! Не успел задницу от школьной скамьи отодрать, а уже спешишь в загранрейсы? Да известно тебе, что в загранку ходят теперь всего два корабля? Посмотри, сколько опытных радистов болтается у подъезда.
Этого я не знал, а, узнав, понял, что больше начальника задерживать, явно не стоит. И, получив от ворот поворот, сделал единственное, что оставалось делать, — стал толкаться среди безработных морских радистов, которых оказалось у подъезда этого дома действительно великое множество.
Десятки радистов слонялись без дела. Проведя несколько часов у подъезда в их обществе, я наслушался всяких историй от этих настоящих морских волков. Недосказанным окончанием всех разговоров была одна невесёлая мысль:
— А работы — то нет и нет…
Ещё в Москве я постарался предать себе сугубо морской вид. Но разве в Москве можно купить настоящую морскую фуражку? У меня оказалось только жалкое подобие таковой. Конечно, надо бы иметь тельняшку, но и она была у меня тоже какой — то не настоящей. Вместо бело — синих полос — красно-синие.
Последним мазком в портрете морского волка, рисовавшемся в моём воображении, должна была стать трубка. Какой же моряк без трубки? Без неё этот автопортрет был бы не портретом, а жалким эскизом.
Была моя трубочка плохонькой и грошовой, и табак был не «кепстен», а махорка, но всё вместе взятое: фуражка, тельняшка и трубка — придавало мне (правда, только по моему мнению) облик бывалого моряка.
