— Когда же вы собираетесь поехать? — отважилась перебить бабушку Тересе.
— Бог даст, в воскресенье, — сказала бабушка и зашагала к дому, к неощипанному гусю, ко мне и деду, колдовавшему над карманными часами парикмахера Дамского, которые он чинил даром — почти никто не приносил ему в починку часы за деньги.
Я выждал, пока бабушка закрыла за собой дверь, выбежал из своего укрытия и бросился в хату.
— Бабушка, ты на самом деле плюнешь ему в глаза? — спросил я и поперхнулся гусиным пухом.
— Ты что, негодник, подслушивал? Вот почему петух кукарекал.
— Это я, бабушка, кукарекал, а петух подслушивал.
Вид у меня был жалкий. Я покаянно смотрел на бабушку, пытаясь найти в ее взгляде что-то похожее на прощение, но ничего, кроме усталости и безразличия, он не выражал. Со стульчика свисала ощипанная, длинная, как маятник, шея гуся.
— Пора тебя, Даниил, к какому-нибудь ремеслу пристроить, — сказала бабушка. — А то ты совсем разболтался.
— Дед хочет, чтобы я…
— Пока я жива, ты часовщиком не будешь, — отрубила бабушка. — Тоже мне, прости господи, ремесло!.. У одного имеются часы, другой время по солнышку определяет, третьему и вовсе нет никакого дела до того, пять часов сейчас или девять. А волосы, волосы, благодарение богу, у всех растут. Парикмахер — не часовщик. Парикмахер даже мертвому нужен. А уж о тюрьме и говорить нечего.
— О какой тюрьме?
— Парикмахер со знаменем на улицу не выйдет. Его знамя — белая простыня. Если бы тебя взял к себе господин Дамский!
— К Дамскому? — разочарованно протянул я. — Он меня бить будет.
— Всех учеников бьют. Мог бы ты, Даниил, еще и полоботрясничать, но вдруг…
— Что вдруг?
— Вдруг я, Даниил, помру.
— Дед останется.
— Дед — не кормилец.
Я был на все готов — лишь бы поехать к отцу в город.
Вечером того же дня к нам пожаловал сам господин Дамский. Он был стар, как дед, но держался молодцевато, не горбился, да и от его морщин приятно пахло одеколоном. На нем был старый, хорошо ухоженный костюм в полоску. Из верхнего кармана торчал белый носовой платок, в который Дамский никогда не сморкался. Для сморкания у него имелся другой платок, но и его парикмахер вытаскивал, как фокусник, легко и изящно, двумя пальцами с накрашенными ногтями. Аккуратно подстриженные и нафабренные усы делали толстую губу Дамского похожей на платяную щетку.
— А мы о вас сегодня говорили, — радушно встретила его бабушка, порозовев от радости.
— Плохое? — напыжился Дамский и поскреб накрашенными ногтями усы.
