Утром принесли ещё два письма таких же бодрых, умных и полных любви. И вся неделя побежала бодрее. Леонтьев составлял годовой отчёт и не вызывал свидетелей. Однажды утомившись над цифрами и справками, он пошёл пред обедом погулять. На улицах таяло, и солнце грело ласково, по весеннему. У ворот сидел на корточках китаец с длинной трубкой в зубах, и дым из неё не разлетался, а поднимался отдельными маленькими облачками.
Оставалось всего два дня до нового года. Леонтьев шёл и думал о том, что здесь даже и праздников не заметно, увеличилось только количество пьяных, но их и без того всегда было много. Сейчас его волновала ясная уверенность, что в следующем году непременно наступит смерть или настоящее счастье.
Живя в России, он никогда не задавался вопросом, существует ли в мире возмездие помимо человеческой воли, но теперь твёрдо верил, что оно есть. Казалось также, что людям оно не всегда видно, так как добро и зло каждый понимает по своему и совершенно ошибочно считает жизнь высшим благом. Это убеждение природа вложила в людские головы не ради их целей, а ради своих. И сам он никогда не освободится, потому что весь состоит из желания быть счастливым по своему. Чем больше росла уверенность в близости счастья, тем более думалось о тех, у кого на это счастье не было никакой надежды.
Вспомнился Корзинкин.
«Конечно, его не осудят, но… те пятнадцать, а может, и тридцать дней, в которые он днём и ночью будет думать о своей судьбе, разве это уже не казнь?.. Кореец волновался и страдал за свой кошелёк пять минут, а тот будет страдать буквально в несколько тысяч раз больше. Где же правомерность?..» — плыло в голове Леонтьева, и на душе стало опять жутко и грустно. Он решил непременно побывать у помощника прокурора и узнать об исходе этого дела.
Дойдя до обрыва, Леонтьев остановился. Солнце блестело на льду ещё замёрзшего залива, и грустно было смотреть на скованную холодом красоту. Внизу по тропинке быстро шагал китаец. Он нёс на коромысле несколько крабов, их огромные, ещё живые лапы беспомощно вздрагивали при каждом толчке.
И чужое всё это было, — такое непонятное… Назад Леонтьев нарочно пошёл другой дорогой, по большой и людной улице, с целью отвлечь внимание от самого себя. Но мозги и нервы были так настроены, что не реагировали на окружающее, и мысли бежали всё те же.
«Один Корзинкин не погибнет, но, наверное, будет ещё двадцать таких Корзинкиных, которые могут очутиться, по чисто формальным причинам, на каторжных работах, и поделать я ничего не могу… И прокурор не может… Могут только присяжные, но их нет. Никакой законодатель не в силах предвидеть каждого отдельного случая… Это ужасно, и нет выхода»…
