Теперь начинается часть вторая. И начинается она нынешним вечером. Белохалатник вносит в нашу палату-камеру картонную коробку.
Осторожно ее открываем, ожидая, что коробка в любой момент взорвется у нас в руках. Но она не взрывается.
Внутри плоский, завернутый в бумагу предмет. Не книга. Это электронная рамка для фотографий. Конечно же, Газзи первым нажал на красную кнопку включения.
Рамка ожила. На экран выплыла та самая картинка, которую мы с Клыком нашли в Вашингтоне в заброшенном доме с наркоманами и копию которой Клык потом еще раз обнаружил в кабинете доктора Мартинез. Вспомнив о ней, я тяжело вздыхаю. Настоящая он была, или на самом деле ни ее, ни Эллы никогда не существовало? Как они там? Живы? Здоровы? С кем она, на чьей стороне?
На картинке Газзи-младенец. И хохолок его, и глаза. Усталая, уже не очень молодая женщина держит его на руках. Но сам он пухленький и веселый.
Потом картинка начинает двигаться. Объяснить это трудно. Не как в кино. Просто она сначала увеличивается, а потом поворачивается вокруг своей оси, как будто мы обходим вокруг этой женщины с ребенком. И Газзи все время виден крупным планом. Совершив полный оборот, изображение снова уменьшается. Зато теперь видно всю комнату. Ужасную. Окна мутные, грязные. Стены в трещинах. Кажется, это тот самый притон в Вашингтоне. Только до того, как его заселили бездомные наркоманы.
Вместо людей теперь в фокусе камеры деревянный стол. На столе маленький бумажный четырехугольник, меньше конверта. На него наезжает камера. Он становится резче и крупнее. Теперь можно понять, что это такое.
Это чек. На чье имя выписан — непонятно — строчка замазана. Зато ясно видна сумма — $10,000. И от кого. От ИТАКСа.
Газзи закашлялся, и я вижу, как он старается держаться и не расплакаться.
Его мать продала его в Школу белохалатникам за десять тысяч долларов.
Не знаю, почему нам послали только Газзину историю в картинках. Почему не показывают никого другого. Видно, белохалатникам нравится играть с нами то в кошки-мышки, то в угадайку.
Мы теперь все время проверяем, не выступит ли у кого из нас на шее «срок годности». Но пока ни у кого ничего. Все чисто. Повторяю, пока. Но, с другой стороны, если смотреть в лицо смерти так часто, как смотрим мы, смерть превращается просто в надоедливую занудную старуху.
В нашей камере нет ни одного окна. Поэтому у нас нет и никакой точки отсчета времени. Скука теперь — наш главный враг. И мы сражаемся с ней, строя планы побега. Реальные и не очень. Стараюсь держать ребят в узде, а то они все время норовят занестись в облака. Как настоящий лидер, заставляю стаю перебрать все возможные сценарии развития событий, развиваю стратегию и тактику действий.
