нормальной
жизнью!
Весь
мир
перед
тобой!
Все
мужики
твои!
Зачем
тебе
эта
обезьяна?!
- Не
говорите
так,
не
говорите
так!
- А
не
хочешь
жить
как
человек
–
живи
как
скотина!
А
скотина
стареет!
Скотина
дохнет!
- Прошу
вас!
- Мам-‐мма?!
- Нечего
просить!
Нечего!
Из-‐за
таких,
как
ты,
Европе
конец!
Ты
не
понимаешь?!
Ты
не
забыла
зарегистрироваться.
Ты
не
собиралась
это
делать.
Думала,
мы
тебя
не
найдем.
Думала,
забьешься
в
этот
клоповник
и
сможешь
тут
всю
жизнь
сидеть?!
Ничего,
нашли!
Рано
или
поздно
мы
всех
найдем.
Всех
вас.
Всех!
Она
уже
ничего
не
говорит,
только
рыдает
беззвучно.
Я
гляжу
на
нее,
и
чувствую,
как
судорога
медленно
отпускает
мое
лицо.
- Что
будет
с
моей
девочкой?
С
моим
ребеночком…
–
она
спрашивает
не
у
меня,
а
сама
у
себя.
- О!
Улов!
Голос
Эла.
Оборачиваюсь.
В
лазе
виднеется
лицо
Аполлона.
Отряхиваясь,
звеньевой
выбирается
в
комнату,
за
ним
ползет
еще
кто-‐то,
кажется,
Бернар.
- А
у
нас
такая
заварушка
случилась!
Еле
выбрались.
Что
тут
у
тебя?
- Вот…
Трое
детей,
двое
точно
нелегалы…
Взрослые.
Двое
–
контрабандисты…
Этих
пока
не
успел…
Сопротивлялись.
Надо
еще
проверить.
Да,
еще
одна
спрыгнула.
Эл
осторожно
подходит
к
выбитой
стене,
заглядывает
в
пропасть.
- Трупов
не
видно.
Жива
–
значит,
найдем.
Вызову-‐ка
я
сюда
спецкоманду,
пускай
заберут
сопляков.
А
взрослых
пробьем
еще
разок
по
базе,
ультразвуком
пузо
пройдем
для
верности
–
потом
каждому
по
укольчику,
и
привет.
Подержишь
их,
чтобы
не
рыпались?
Бернар,
пригляди
за
мелюзгой!
Я
киваю.
Хочу
одного
–
наконец
убраться
из
этой
халупы,
чтобы
перестать
упираться
головой
в
потолок,
а
плечами
–
в
стены.
Но
я
киваю.
Передаю
девчонку
(«Мама?
Мама?»)
Бернару,
он
хватает
за
шиворот
окрысившегося
пацана,
зажимает
ладонью
рот
узкоглазой.
Он
прав,
наверное
–
