Последний
–
настоящий
романтический
герой:
пропорционален,
как
Витрувианский
человек,
благороден
лицом,
как
Давид;
курчав,
да
еще
и
мечтателен.
Вот
кто,
думаю,
произвел
бы
фурор
в
купальнях.
Я
прижимаюсь
лбом
к
стеклу.
Погружаюсь
в
этой
стеклянной
банке
все
ниже;
теперь
мы
где-‐то
посередине.
Теперь
вверх
башни
уходят
в
бесконечную
перспективу,
смыкаясь
вершинами,
настолько
же,
насколько
и
вниз,
срастаясь
корнями.
Горят
повсюду
мириады
огней.
И
не
видно
городу
этому
ни
конца,
ни
края.
Европа.
Грандиозный
гигаполис,
подмявший
под
себя
половину
континента,
попирающий
землю
и
подпирающий
небеса.
Когда-‐то
люди
попытались
соорудить
башню,
которая
достала
бы
до
облаков;
за
гордыню
бог
покарал
их
разобщенностью
и
раздором,
заставив
говорить
на
разных
наречиях
и
лишив
взаимопонимания.
Строение,
которое
они
возводили,
разрушилось.
Бог
самодовольно
ухмыльнулся
и
закурил.
Люди
отступились
от
неба
–
но
ненадолго,
всего
на
несколько
тысячелетий.
Бог
и
глазом
моргнуть
не
успел,
как
его
сначала
уплотнили,
а
потом
выселили.
Теперь
вся
Европа
застроена
Вавилонскими
башнями;
и
нынче
дело
не
в
гордыне.
Вкус
к
соревнованиям
с
богом
давно
утрачен.
Это
просто
неспортивно:
он
не
из
нашего
эшелона.
Дело
в
тесноте.
Время,
когда
бог
был
единственным,
прошло,
теперь
он
–
один
из
ста
двадцати
миллиардов,
и
это
если
он
прописан
в
Европе.
Есть
же
еще
Америка,
Индокитай,
Япония
с
колониями,
Африка,
наконец
–
всего
под
триллион
населения.
Людям
просто
негде
жить,
негде
размещать
заводы
и
агрофабрики,
офисы
и
арены,
купальни
и
имитаторы
природных
зон.
Нас
стало
слишком
много,
и
мы
попросили
его
подвинуться,
только
и
всего.
Нам
небо
нужней.
Цитадель
Европа
похожа
на
фантастический
ливневый
лес:
башни
словно
стволы
деревьев,
каждое
больше
километра
в
обхвате
и
по
несколько
километров
в
