Оннода-бабу изъявил свою особую радость при таком сообщении, но будь он наблюдательнее, он заметил бы, как на мгновение исказилось от боли лицо Хемнолини, когда она услышала об этом. Ведь здесь жил раньше Ромеш.
Тем временем доложили, что чай подан, и все спустились в столовую.
— Хем, дорогая, — обратился Оннода-бабу к дочери, — налей Нолину-бабу чашку чая.
— Нет, Оннода-бабу, — проговорил Нолинакха, — я не буду пить чай.
— Ну, что вы, Нолин-бабу, хоть одну чашку, а не хотите, то отведайте хоть сладкого.
— Прошу меня извинить, но не могу.
— Вы же сами доктор, не мне вам объяснять, что выпить немного горячей воды под предлогом чаепития через три-четыре часа после полуденной трапезы для желудка очень полезно. Конечно, если вы не привыкли, то можно вам приготовить совсем слабый чай.
Нолинакха в нерешительности посмотрел на Хемнолини. По выражению ее лица он понял, что ей кажется, будто она разгадала причину его страха перед чаем, и возмущена. Тогда, глядя прямо на девушку, он заговорил:
— Это совсем не то, что вы предполагаете, не думайте, что я брезгаю садиться за ваш стол. Раньше я постоянно пил чай, да и теперь еще люблю его аромат: мне приятно смотреть, как его пьете вы. Но вы, вероятно, не знаете, что моя мать очень ревностно относится к соблюдению обрядов, а у нее, кроме меня, никого нет, и я хочу быть как можно ближе к ней, поэтому и не пью чаю. Но я вполне разделяю то удовольствие, которое испытываете сейчас вы во время чаепития, и, следовательно, пользуюсь вашим гостеприимством.
Вначале разговоры Нолинакхи задевали Хемнолини. Ей казалось, что Нолинакха не раскрывает перед ними своего истинного «я», а лишь пытается укрыться за потоком слов. Хемнолини не понимала, что при первом знакомстве Нолинакхе было очень трудно преодолеть свою застенчивость, поэтому очень часто он становился резок, что не было присуще его характеру. Даже когда он начинал высказывать то, что действительно думал, в его интонациях было что-то неестественное, и он сам понимал это. Вот почему, когда Джогендро не выдержал и собрался уходить, он почувствовал угрызения совести за свои речи и попытался сбежать.
Но стоило Нолинакхе заговорить о матери, как Хемнолини стала смотреть на него с уважением. Ее трогало то, что при одном только упоминании о ней лицо юноши озарялось светом глубокой и чистой любви. Ей хотелось еще поговорить с Нолинакхой о его матери, но она стеснялась.
— Вот как! — поспешил откликнуться Оннода-бабу на объяснение Нолинакхи. — Знай я это раньше, я никогда не стал бы предлагать вам чаю. Извините меня, пожалуйста!
