Шрехт кивнула, наблюдая за парочкой.
— Дома у нас тоже происходит нечто подобное. Женщины-охотники поднимаются на сцену с небольшим жертвенным животным и убивают его, затем поедают. Некоторых это очень возбуждает.
— А тебя?
Хруфф пожала плечами:
— Думаю, — нет. Раньше, когда я была совсем юной, другое дело.
Воспитание сородичей Шрехт в корне отличалось от нашего, хотя до нас доходили лишь слухи, и то в общих чертах. Представители мужского пола, как мне известно, были неразумны и являлись, в лучшем случае, предметом домашнего обихода, вещью, собственностью, а в худшем — животными, которых пасет специально обученный пастух. В определенное время мужские особи забираются и используются по назначению. Женщины-амазонки расы хруффов не взяли своих мужчин к звездам, и все наемники легионов спагов, принадлежащие к этому виду, дали обет безбрачия. Думаю, не навсегда, а лишь на время службы.
Вполне возможно, что периодически они направляются на родную планету для размножения, но я не уверен. Ни Шрехт, ни один знакомый хруфф никогда не говорил об этом, по крайней мере заинтересованно и увлеченно.
Моя компаньонка участливо спросила:
— Ты уже поел? Думаю, мы оба можем здесь подкрепиться.
Я кивнул, сделав знак официанту. На сцене танцоры, тяжело дыша, исходили потом, а толпа молча ждала продолжения.
* * *
Мое первое впечатление от Земли, не виденной более двадцати лет, было подобно сильному удару.
Из космоса она казалась обычной обитаемой планетой, очень отдаленно напоминающей тот мир, что я покинул много лет назад. С тех пор я побывал на стольких планетах, похожих на нее, что сбился со счета, и мои воспоминания стерлись.
Сейчас, стоя у трапа, я полной грудью вдыхал позабытый воздух родины, такой знакомый, до боли родной, что не замечал чужеродных примесей. Взору открывался вымощенный черным камнем космодром, широкая гладкая взлетно-посадочная площадка, серое гранитное здание космопорта.
Что-то неприятное, болезненное впивалось в сознание. Покалеченные башни и здания разрушенного города резко контрастировали с новыми зданиями возрожденного города и зелеными островками леса, которых не было раньше и которые мне уже давно не доводилось видеть. А над всем этим сияло необычным персиковым и золотисто-коричневым цветом небо — как раз начинался восход солнца.
Скоро появится оно, дневное светило-божество, к которому привычны мои глаза, ведь я рожден для жизни под этой звездой.
Шрехт, нависая надо мной, произнесла:
