Одинокий Григорий | страница 4
«Могла ли бы полюбить его Гильда, если бы она увидела его таким?»
В моей душе чем-то скорбным отзывается этот вопрос… Когда Григорий рассказывал мне эпизод из своей юности и при этом так нежно произносил имя Гильды, я думал: вот человек, в душе которого запечатлелся навсегда милый образ. Трагедия в море сделала его навсегда печальным образом, несбывшейся мечтой о возможном счастье, полной горя и мрачного воспоминания…
А теперь он, седой, дряхлый, похож на какую-то старуху. И делает он дело, какое могла бы делать любая старуха.
«Разве могла бы Гильда полюбить Григория таким?»
Судьба посмеялась над человеком, обласкала мечтой о возможном счастье и потом сама же и отняла эту мечту… Для него море — могила, большая, глубокая могила! Только в такой большой могиле и можно схоронить мечты Григория о счастье. Велики были эти мечты!..
Улыбаясь, Григорий выходит из кухни и, утирая передником руки, идёт ко мне под рябину. Подошёл, улыбнулся, сказал:
— Кончал сё… сё кончал…
Протянул ко мне большую мозолистую руку, неловко взял толстыми пальцами папиросу и опустился на землю…
В короткие промежутки отдыха от работы Григорий всегда подходит ко мне, и мы курим и беседуем. Я знал, что на сегодня Григорий не склонен к беседе. Рано утром хозяйка его, добродушная с виду, госпожа Кюнерейнен, подняла целую бурю и пригрозила Григорию прогнать его с кухни. Вчера вечером из леса вернулась белая корова, хромая на правую заднюю ногу. Животное укололо себе ногу в лесу, а госпожа Кюнерейнен обвинила Григория в неосмотрительности.
Пока хозяйка бранилась, Григорий молчал, а как только она смолкла и ушла в чистую горницу, Григорий начал кричать на весь двор, что он и сам не останется ни на минуту «у такой ведьмы».
Раздосадованный на хозяйку, Григорий всегда делает так. Ходит по двору или что-нибудь делает и громко кричит, что он не будет жить, а через минуту смиряется и опять слушает новую брань хозяйки, брань по новому поводу.
Григорий — loinen, т. е. «постоялец». В этом почтенном звании он состоит уже более двадцати лет. В доме он считается как свой человек, как родственник, и не ему принадлежит его свобода, а тому дому, который его приютил. Кажется, только в Финляндии существует такая странная порода людей! Я шутя прозвал Григория «домашним другом», но, право же, в этом случайном моем определении есть какой-то внутренний смысл. По своему положению Григорий должен быть другом не только самой госпожи Кюнерейнен и её пансионеров, но и дома её, и её вещей, и коров, и всего вообще благосостояния предприимчивой женщины. Заботы Григория о чужом хозяйстве должны быть такими же, как если бы всё это богатство госпожи Кюнерейнен принадлежало ему. Вот это-то положение человека и изумляло меня долго.