В связи с этим часто употребляемый при разговоре о Пинчоне термин "игра" пусть даже в серьезном хейзингианском смысле - не представляется мне особо удачным. "Энтропия" - не столько результат пародийного переосмысления первой половины ХХ века, сколько блестящий пример текста, провоцирующего читател и критика на бесконечное количество интерпретаций, не уничтожающих, но подпитывающих друг друга, переставляющих акценты и не позволяющих зафиксировать внутренним зрением упорядоченную, стройную картину.
Все это зачастую называется словом "постмодернизм". Название, конечно, не хуже других, мешает только то, что множественность интерпретаций характерна дл большинства "хороших" текстов, в том числе - вполне классических.
Постструктуралистская критика остро поставила имеющий отношение к проблематике рассказа вопрос об упорядоченности текста. Действительно: что есть любая интерпретация, как не попытка упорядочить разрозненные элементы текста? Стратегия этого упорядочивания бывает различной: текст может быть рассмотрен как замкнутое целое или, напротив, максимально разомкнут, подключен к системам интертекстуальных связей. В любом случае остается внутреннее сопротивление текста, препятствующее его "умерщвлению", превращению в голую, однозначную схему. Происходит это во многом благодаря некой изначальной хаотичности любого текста, невозможности для "автора" заранее просчитать все эффекты, возникающие при восприятии его произведения. Всегда найдутся "случайные" элементы, которые разрушат старательно выстроенную (автором? критиком?) структуру, провоцируя на новые трактовки и не давая тексту умереть.
Любой элемент "шума" может быть осмыслен как "сигнал", потому что никто не знает, где начинаются помехи. Глагол "любить" исполнен смысла для Мириам и бессмыслен, почти непристоен для Саула. Если бы один из них написал книгу, другой прочел бы ее по-своему. Критик, старающийся охватить восприятие текста самыми разными читателями, оказывается в бесконечном лабиринте, из которого нет выхода.
В "Энтропии" переплетающиеся линии не позволяют выстроить однозначную интерпретацию. В этом смысле отличие раннего рассказа от последующих романов Пинчона заключено в том, что там сам автор - не скованный малой формой - мог множить аллюзии и интертексты, выполн в некотором роде работу критиков.
Говоря об оппозиции "хаос - порядок" в книгах Пинчона, Тони Таннер предлагает воспользоваться предложенным Н.Винером разделением, согласно которому существуют два подхода. Первый, называемый им "августинским", предполагает, что хаос - всего лишь отсутствие порядка; второй, манихейский, гласит, что хаос - самостоятельная сила. Именно второй подход и порождает паранойю и идею всемирных заговоров, которых так много в книгах Пинчона. Для нас, однако, важнее другое: предложенная классификация уже в самой своей терминологии опирается на отождествление Порядка с Добром, а Хаоса - со Злом (вводя свои термины, Винер имеет в виду дискуссию о природе Зла между блаженным Августином и манихеями, описанную, в частности, в "Исповеди"). Дл Пинчона это отождествление не представляется безоговорочным.
