— Да! — прервал его елисуец, — я бы сейчас же — у меня скакун лучше вашего — я бы сейчас, не теряя ни одной минуты, кинулся за Шах-Даг, на Самур к ширванцам и тенгинцам, — там стоят именно эти полки, и дал бы знать русским, что вы идёте на них…
— Смерть, смерть! — раздалось уже в рядах судей.
— Смерть ему суждена давно… Ещё на джамаатах, три года назад, он объявлен изменником… Дело не в том… Но смерть мы должны ему выбрать, только выслушав его. Говори, Курбан-Ага, сколько тебе заплатили русские за чёрную измену?.. За сколько золотых ты продал родину и веру?
— Такой монеты ещё нет, чтобы купить меня! — гордо поднял на него горящий негодованием взгляд Курбан-Ага… — Русские мне, как всем служащим у них, платят жалованье, и, благодарение Аллаху, у меня отложено довольно, чтобы твоя сестра, — оглянулся он на князя, — после меня не знала нужды… Но за золото я не продаю души. У меня в роду таких не было… Вы хотите знать, чем меня купили русские?.. Я скажу вам… Потому что вы, глупые горные волки, не имеете понятия о том, что было вчера и что будет завтра, потому что вы, как листья под ветром, уноситесь туда, куда вас влечёт другая сила. Вы легковерны, как дети, и поддаётесь злому уговору, как женщины… Вы сами не знаете, какой судьбе обрекаете родину. Слушайте меня… Мне было десять лет, когда меня привезли в Тифлис аманатом [2]… Ещё недавно этот город курился пожарищем. Персы не оставили в нём камня на камне… Всюду стояли кровавые лужи, и под развалинами домов гнили десятки тысяч мертвецов. По улицам бродили шакалы и волки: они одни жирели от лёгкой добычи. Шах оставил им довольно трупов. Кругом была пустыня: деревни сожжены, жатвы вытоптаны, виноградники и сады вырублены… И вот пришли русские, и точно чудом каким-то, среди запустения и развалин поднялась новая жизнь — выросли улицы, заблистали дворцы, зазеленели сады, раскинулись виноградники, и нивы стали радовать сердце народа, не знавшего до тех пор, что такое безопасность. Отовсюду из горных пустырей, из лесных дебрей возвращались, как рассеянные стада, бежавшие; скоро, ещё недавно покрытые кровью, Грузия и Кахетия закипели мёдом и молоком… Когда мы ехали в заложники, наши матери оплакивали нас. Они думали, что нас зарежут на главной площади перед идолами!.. Прости им, Аллах, их невежество!.. В лучшем случае, родные предполагали, что нас заставят молиться их Богу и перейти в их веру… Что же мы увидели?.. На Майдане вся изукрашенная стоит наша мечеть, другая на Авлабаре… третья — посреди русского города… Муллы почтены, как и русские священники… Ни в семье, где я жил, ни в школе, где я учился, никто не корил меня моей верой, никто не говорил о том, что русская лучше. Я ни разу не слышал предложения изменить Аллаху и его пророку, да будет имя его священно во веки веков! Я видел, что русские содержат школы для мусульман, и имамы в них невозбранно учат детей нашему закону. Я видел, что в войсках у русских служит много магометан, и никто не делает разницы между ними и христианами. Я видел татар между генералами, мусульман-начальников, строго командовавших офицерами христианами, и тогда впервые я понял, что такое русская власть, и научился уважать её… «Но это большой город, там, может быть, они делают это для показа». Признаюсь, эта мысль и мне приходила в голову. Тем не менее, уезжая домой, я плакал… Семья, приютившая меня, как родного, — тоже… Когда я вернулся в горы, — мне показалось, что я попал в ад. Но я был добрым елисуйцем… Обращаюсь к тебе, мой кровный враг, князь Хатхуа: кто меня может упрекнуть в трусости?
