— Ты мне жизнь спас. Орла нельзя держать в курятнике, — умрёт. Помни одно, ты ничего дурного своим не сделал. Свободный — я не буду драться с русскими, их не осилишь. Я уйду в Турцию, а мой аул, как Елисуй, Барчалы и многие другие, принесут покорность. С вами лучше жить в мире. Я не могу… и ухожу…
— Тебе велели передать; жди ночью, когда три раза крикнет ястреб.
— Ну?
— Там старик с бельмом и Ибрагим будут ждать тебя… и лошади.
— Уйди теперь — и молчи. Я не могу. Должен один остаться. А то у меня тут разорвётся! — указал он на грудь. — Ещё раз… хотел бы, чтобы судьба помогла мне отплатить тебе так же… Носи моё кольцо, когда-нибудь оно понадобится. Почём знать, может быть, мы ещё встретимся… Будешь большим, — помни: позовёшь меня, где бы я ни был, приду… Да хранит тебя Аллах. Ты вырос в его глазах, потому что оказал милость пленному. Прощай, прощай!..
Геройство кончилось, началась очередь вишнёвого варенья.
Я бежал домой, забыв и «Чёрную Пантеру», и «Рыцаря Красного Щита». А что, как мама уже сварила варенье и отдала пенки людям? Чёрт возьми, это уж пахло серьёзным. Целому Дербенту было известно, что пенки — мои. Это была собственность, освящённая обычаем. Запыхавшись, я перескочил через порог калитки и под ярким, точно лакированным гранатником увидал наклонившуюся над медным большим тазом мать. Острый запах вишен, варившихся в сахаре, ударил меня в нос. Я различил бульканье пены розовой, вскипавшей и пузырившейся над вишнями. Кругом, жужжа, вились пчёлы, пахло жасминами; мать была вся красная.
— Что, прилетел? — засмеялась она, увидев меня.
— Нет… я так… за книгой.
— Нечего врать. Бери. Вот тебе в блюдечке.
Повторять незачем было…
Я присел.
Вспомните ваше детство! Разве в целом мире есть что-нибудь лучше пенок от вишнёвого варенья? Если есть, — назовите… А я не знаю. Я помню, на другой же день я изумил диакона:
— И вовсе не за чечевичную похлёбку Исав продал своё первородство.
— А за что ещё?
— За пенки от варенья…
— Вот и видно, что ты лакомка.
Это я-то, совместивший в себе Ричарда Львиное Сердце с «Чёрной Пантерой»!
Через несколько дней как-то выбежал на улицу.
Старуха — нос крючком, борода стручком, — подкралась ко мне кивая и улыбаясь беззубым ртом.
— Баранчук… а баранчук…
— Ну?.. Ты к нам поди, у нас на кухне тебя накормят.
— Я не нищая. — И татарка выпрямилась. — Я милостыни не прошу, — у сына живу и каждый день жирный плов ем…
— Чего же тебе надо?
— Сулейман!
Имя было в достаточной степени магическое.
