— А что еще это может быть? — спрашивал он несчастным голосом. — Это не на уровне физиологии, — Он отодвинул нетронутый ужин. — Это где-то у меня в голове.
— Но почему, Норман?
— Если бы я только знал.
Она накрыла его руку своей.
— Прошу тебя, не переживай, — успокоила она.
— Но как я могу не переживать? Это какой-то кошмар. Я лишился части тебя, Аделина.
— Дорогой, не надо, — умоляла она, — не могу видеть тебя таким несчастным.
— Но я несчастен. — Он провел пальцем по скатерти. — Я уже готов отправиться на прием к психоаналитику, — Норман поднял голову. — Это наверняка у меня в голове, — повторил он. — И, будь оно проклято, меня это бесит! Я хочу избавиться от этого.
Увидев страх на ее лице, он выдавил из себя улыбку.
— Ладно, к черту, — усмехнулся Норман. — Пойду к психоаналитику, пусть меня починит. Давай потанцуем.
Она сумела улыбнуться в ответ.
— Леди, вы выглядите просто сногсшибательно, — сказал он ей, когда они шли к танцевальной площадке.
— Я так тебя люблю, — прошептала она.
Посреди танца он начал иначе чувствовать ее тело. Норман крепко прижимал ее к себе, держался щекой к щеке, лишь бы она не заметила болезненного выражения на его лице.
— А теперь оно пропало? — завершил доктор Бернстром.
Норман выдохнул клуб дыма и вдавил сигарету в пепельницу.
— Именно, — сердито подтвердил он.
— Когда?
— Этим утром, — Щеки Нормана приобрели пепельный оттенок. — Сначала вкус. Потом запах. — Он передернулся, как припадочный. — А теперь еще и осязание.
Голос его сорвался.
— Что происходит? — взмолился он. — Что это за болезнь такая?
— Ничего необъяснимого, — заверил Бернстром.
Норман посмотрел на него с тревогой.
— И что теперь? Помните, я сказал, что это касается только жены. Все остальное…
— Я понял, — кивнул Бернстром.
— Тогда что это?
— Вы слышали об истерической слепоте?
— Да.
— Истерической глухоте.
— Да, но…
— Тогда почему бы, по какой-то причине, не могла произойти потеря и прочих чувств на почве истерии?
— Ладно, пусть, но с чего?
Доктор Бернстром улыбнулся.
— Насколько понимаю, вы и пришли ко мне, чтобы выяснить это.
Рано или поздно он должен был прийти к этому выводу. Никакая любовь не смогла бы этому помешать. И он пришел к нему, сидя один в гостиной, уткнувшись в мельтешащие на газетных страницах буквы.
Взглянем фактам в лицо. Вечером в прошлую среду он поцеловал ее и, нахмурившись, сказал: «Ты какая-то кислая, детка». Она напряглась, отстранилась от него. В тот раз он решил, что ее реакция вызвана вполне понятным чувством — обидой. И вот теперь он пытался во всех подробностях припомнить, как она вела себя после.
