Это был голос Энн.
Дэвид свесил ноги и нашарил тапочки. Быстро нацепил их и двинулся к двери, дрожа от холода — под тонкую пижаму заползал ледяной воздух. Он вышел в коридор и снова услышал, как она говорит.
— Прощанье снится и прощенье, из бурных вод молю о свете, избавьте поскорей от пытки.
Все это произносилось нараспев, и голос был ее и в то же время не ее, более высокий, более натянутый.
Энн лежала на спине, прижав руки к животу. Живот содрогался. Дэвид смотрел, как плоть колышется волнами под тонкой тканью рубашки. Без одеяла она должна была закоченеть, однако, судя по всему, ей было тепло. Лампа у кровати все еще горела, а книга — «Наука и здравомыслие», Коржибский[4] — выпала из рук и лежала, полуоткрытая, на матрасе.
Но вот ее лицо… Капли пота блестели на нем сотнями крошечных бриллиантов. Она скалила зубы.
Глаза были широко раскрыты.
— Родич ночи, павший в эту бездну, о, избавь меня от страшного пути!
Он стоял и слушал, ощущая пугающее очарование. Но ее мучила боль. Это было явственно видно по побелевшей коже, по тому, как пальцы, словно когти хищника, цеплялись за ночную рубашку на боках, комкая пропитанную потом ткань.
— Я плачу, плачу, — говорила она. — Рьюио Гклеммо Фглуо!
Он дал ей легкую пощечину, и тело ее дернулось.
— Снова он, что причиняет боль!
Рот широко раскрылся в крике. Дэвид опять шлепнул ее по щеке, и взгляд сделался осмысленным. Она лежала, глядя на него в совершенном ужасе. Руки метнулись к щекам. Она будто вжалась в кровать. Зрачки округлившихся глаз превратились в точки.
— Нет, — сказала она. — Нет!
— Энн, это я, Дэвид! Что с тобой?
Она долго смотрела на него, ничего не понимая, грудь вздымалась от мучительных вдохов.
Затем Энн внезапно расслабилась и узнала его. Рот разжался, и вздох облегчения вырвался из горла.
Дэвид сел рядом и обхватил ее руками. Она прижалась и расплакалась, уткнув лицо ему в грудь.
— Все хорошо, милая, поплачь, поплачь.
И снова. Рыдания вдруг утихли, глаза внезапно высохли, она отстранилась, взгляд стал пустым.
— Что такое? — спросил он.
Нет ответа. Она только смотрела на него.
— Детка, в чем дело? Почему ты не можешь плакать?
Что-то пробежало по ее лицу, но сразу исчезло.
— Детка, тебе надо выплакаться.
— Я не хочу плакать.
— Почему?
— Он мне не позволит, — невнятно проговорила она.
Внезапно они оба замолчали, посмотрев друг на друга, и в этот самый момент он понял, что ответ очень близок.
— Он? — спросил Коллиер.
— Нет, — ответила она вдруг, — я не это имела в виду. Не это. Не имела в виду его, я имела в виду что-то другое.
