— Я вернулся, — произнес он, пытаясь понять. — Зачем?
Отец Питера оставил его вопрос без ответа.
Он попытался встать со стола, попытался поднять руки. Сначала они, обездвиженные, падали вниз. Затем он услышал щелчок в плечах, и руки поднялись. Маленькие стеклянные глазки увидели это, и его мозг отметил, что руки подняты.
Внезапно на него нахлынуло осознание. Всего сразу.
— Но я же умер! — воскликнул он.
Он не воскликнул. Голос, выражавший его тоску, звучал тихо и скрипуче, Голос без эмоций.
— Умерло только твое тело, — сказал отец, стараясь его убедить.
— Но я же мертв! — закричал Питер.
Крика не получилось. Машина отвечала спокойным, ровным тоном. Как полагается машине.
Отчего у него вскипел разум.
«Так это была ее идея?» — подумал он и был ошеломлен, когда услышал пустой голос машины, вторящий эхом его мыслям.
Отец ничего не сказал, он с несчастным видом стоял у стола, усталость наложила на его осунувшееся лицо глубокие морщины. Он думал, что вся эта изнурительная борьба была напрасна. Он думал, почти со страхом, а вдруг в итоге ему придется отвечать не на вопрос, что он сделал, а почему он это сделал?
Он наблюдал, как машина идет, скорее громыхает, к окну, неся в своей металлической коробке разум его сына.
Питер смотрел в окно. Он видел кампус. Видел ли? Красные стеклянные глазки в голове могли смотреть, в металлическом черепе помещался мозг. Глаза передавали информацию, мозг ее воспринимал. Своих глаз у него больше не было.
— Какой сегодня день? — спросил он.
— Суббота, десятое марта, — услышал он ровный голос отца. — Десять часов вечера.
Суббота. Суббота, в которую он не собирался быть живым. Гневная мысль понуждала его резко развернуться и накинуться на отца с недобрыми словами. Однако огромная металлическая конструкция только механически звякнула и со скрежетом развернулась.
— Я работал без остановки с утра понедельника, когда…
— Когда я убил себя, — завершила машина.
Его отец задохнулся, посмотрел на него потухшим взглядом. Он всегда был такой собранный, такой сдержанный, такой уверенный в себе. И Питер всегда ненавидел эту его собранность. Потому что сам он никогда не был собранным.
Сам он.
Эти слова вернули его в действительность. Он ли это? Точно ли человек — это только его разум? Он часто заявлял, что дело обстоит именно так. В тихие вечера после ужина, когда приходили другие преподаватели и сидели в их гостиной с родителями. И когда его мать сидела рядом с ним, гордая и улыбающаяся, он вещал, что человек — это только его разум и ничего больше. Зачем она сделала с ним такое?
