Некоторым из нас разрешили — редчайшее исключение! — войти в кабину машиниста, крепкого негра лет пятидесяти, с легкой сединой на висках, который оживленно беседовал с теми, кто явился к нему раньше нас.
— Это очень ответственная работа, — назидательно говорил он. — От вас, от ваших знаний и умения, зависит жизнь многих людей… Надо быть предельно внимательным… — Он поправил форменную фуражку, сдвинув ее набок, и продолжал: — Хорошо, что война кончилась, работать стало гораздо спокойнее.
— А что тут было во время войны? — спросил его один из врачей.
— Представьте себе, — ответил он, нахмурившись, — мятежники нападали на поезда, а уж в провинции Ориенте такое творилось… — Он умолк, задумчиво глядя на дорогу. — Хотя и в мирное время есть свои трудности. На нашей работе всегда глядишь в глаза смерти, стоит только расслабиться или отвлечься. Да вот, — продолжал он свой рассказ, — что далеко ходить, несколько дней тому назад выезжаю я с поворота, а на путях стоит грузовик, и в нем человек пять рабочих, они, конечно, в одно мгновение с грузовика соскочили, а локомотив сшиб грузовик, разбил его вдребезги…
Один наш хирург подкинул ему новую тему, когда спросил о поезде, который мятежники подожгли около Мансанильо, а потом направили его назад в деревню.
Долго мы стояли в кабине, глядя на дорогу и слушая машиниста. Затем один за другим вернулись на свои места, но, то ли от радостного возбуждения, то ли еще почему, в эту ночь почти никто не спал.
Колеса стучали на стыках, а я смотрел в окно, пытаясь в темноте разглядеть окрестности, но видел только отражения своих товарищей, которые ходили по вагону и, жестикулируя, говорили, говорили…
Гаванский университет, закрытый во время репрессий диктатуры, снова открыл свои двери в 1959 году, когда победила Революция.
Нашему курсу оставалось до выпуска всего несколько месяцев, и мы почти сразу же приступили к занятиям, так что в ноябре и декабре того же года уже сдавали выпускные экзамены.
Когда начались занятия, у нас, студентов последнего курса, возникла мысль просить отправить нас на работу в деревню. Одни чувствовали себя в долгу перед Революцией, потому что «ничего не сделали» во время восстания, другие — потому что «сделали мало», но все, даже те, кто сделал много, горели революционным энтузиазмом и желанием способствовать социально-экономическим переменам в стране. Однако уже в то время, а возможно, и раньше обострилась классовая борьба.
