Она бросилась на кровать и уставилась в потолок, где остались следы содранной краски от клейкой ленты, державшей виверну из папье-маше. Кто бы или что бы ни находилось на кухне, но это была не Микко. Ни запах лака, ни нервный срыв не могли объяснить такое странное поведение.
Дверь спальни скрипнула, и Теодора села. Оказалось, что это Фрэнки. Его шерсть немного опустилась, глаза сузились. Он подошел к кровати и тоскливо взглянул на девочку, как бы говоря: «Ну и что же мы будем делать?»
Додо наклонилась и погладила его.
— Не знаю, Фрэнки, — шепнула она ему, — но я что-нибудь придумаю.
Только Фрэнки видел, что произошло, когда фургон уехал. Микко расписалась за большую картонную коробку и показала рассыльному, куда ее поставить в коридоре. Как только девушка повернулась, чтобы закрыть входную дверь, Фебрис появилась из коробки в своем истинном обличье — холодный черный дым обвился вокруг Микко, как змея боа-констриктор, проник в нее сквозь уши и нос. Когда демон овладел телом, он стал в нем осваиваться: постукивать челюстью и разминать пальцы, как будто натягивая тесные перчатки.
Затем обнаружил свои новые ноги. У Микко были красивые ступни, и она о них заботилась, мягко соскребая огрубевшую кожу пемзой и массируя мятным кремом. Эти ноги оказались настоящими, а не грубо сделанными ленивым колдуном по сокращенной магической формуле. Больше не будет больных раздвоенных лап, засунутых в женские туфли.
— Красивые ноги! — запела она.
Приказ Кобольда предельно ясен: попасть в дом, превратиться в Мишель Колодни и завоевать доверие ребенка, чтобы получить козырь виверны. Но все это вскоре совершенно вылетело из головы его помощницы.
Два недостатка Фебрис мешали ее работе на Кобольда: слабость к красивым вещам и неспособность к долгой сосредоточенности. Она бродила из комнаты в комнату, разглядывала фотографии Энди Оглторпа и Теодоры на камине. На одной они играли в софтбол, на другой сидели в хижине в штате Мэн, а на третьей изображали Элли и Железного Дровосека на маскараде. Фебрис заметила, что человек на фотографиях всегда улыбается. Кобольд никогда этого не делал, по крайней мере по-доброму.
Она открыла рот и попробовала засмеяться. Получилось вымученное, слабое «ха-ха», которое повисло в комнате, как печальный, сдувшийся воздушный шарик. Еще несколько дней назад неожиданный взрыв человеческого смеха заставил бы демона спрятаться за ближайшим углом. Она сделала еще вдох и попыталась снова. На этот раз получилось громче и лучше: «Ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха».
