Тут бывают статистические комиссии, и военные, и рабоче-крестьянская инспекция, и низшие и высшие комиссии и т.д.
В общем контролирующих больше, чем рабочих. Я уже привык к этим посещениям и, не обращая внимания на пришедших людей, продолжал свою работу.
И, вдруг, меня кто-то окликнул по фамилии. Я обернулся и увидел своего товарища по Кадетскому Корпусу.
Первым моим желанием было подойти к нему и поздороваться, но потом, я быстро сообразил, что это может его скомпрометировать в глазах большевицкого начальства. Однако он сам подошел ко мне, и мы с ним поздоровались за руку. Разговор наш был очень короток:
— «Ты что здесь делаешь?»
Я отвечал, что нахожусь на принудительных работах.
— «Твоя специальность?»
— «Кавалерист»
— «Здесь тяжело?»
— «Да».
«Хорошо, я что-нибудь придумаю, чтобы тебя вытащить отсюда... Как инженер, я принужден заведовать здесь тыловыми работами. Прощай и жди».
Ждать мне пришлось не долго...
На следующий же день, комендант приказал всем, кто служил в кавалерии, пойти записаться у него в канцелярии... Я знал, что результатом такой записи может быть только улучшение нашей участи, и подговорил нескольких наиболее близких мне арестованных выдать себя за кавалеристов. Таким образом несколько моряков, пехотных офицеров, Бояринов, никогда не сидевший на лошади, «заделались» — кавалеристами.
Дня через два, мы все, под конвоем, были отправлены «по специальности» в ветеринарный лазарет опять на ст. Плясецкую и получили новые, высокие назначения на пост конюхов при лазарете.
Как это ни странно, но я не очень был рад покинуть каторгу «Разъезд 21-ой версты». Я не сомневался в том, что хуже не может быть, а на этот раз будет наверное лучше, но здесь я, как будто, оставлял свои мечты о возможном бегстве к белым и возвращался в более глубокий тыл, откуда неизмеримо труднее будет бежать.
Некоторое возможное улучшение жизни казалось мне не особенно важным и, как бы, палиативом. Нужно было ускорить развязку, а я ее, как будто, откладывал, удаляясь от белого фронта.
Прибыли мы в наш новый отдел принудительных работ вечером.
Я кавалерист, воспитанный с детских лет вблизи лошади. Очень люблю ее, ее запах, запах манежа и конюшни, но когда я вошел в помещение, в котором мне предстояло жить,— меня, видавшего многие виды и слышавшего различные запахи, стало рвать.
Здесь было соединение вони гнилого нездорового лошадиного пота, трупного запаха и разных лекарств. Пол на вершок был покрыт слоем навоза, ноги на нем скользили. На стенах были нары в два этажа, окна не отворялись, помещение не проветривалось. Было очень тесно.
