Приехал в свою деревню, хозяйка дала мне пшена, дала чугун, затопила печку, и я поставил варить кашу с бараниной, мечтал — вот она выпарится и у нас будет чудесное блюдо.
Вошел Германов и сказал, что Лущихин приказал собираться и нести вещи в Плеханово. Через час назначен отъезд всех машин.
Ладно, успеем. Я знал, что значит — через час. Не торопясь, собрали мы с Германовым чемоданы. Бабушка-хозяйка все нас спрашивала с беспокойством — почему мы так неожиданно собрались уезжать? Я, как мог, успокаивал ее, говорил, что мы едем под Гжатск. Относительно каши она советовала оставить ее попреть в печке еще хоть на полчаса. Наконец, зацепила она чугун ухватом и поставила на стол. Запах пошел упоительный.
Мы с Германовым принялись за еду. Следовало бы разделить кашу на два дня, но пришлось уничтожить ее за один присест. Ели мы, ели, давно насытились, но продолжали набивать желудки, так сказать, впрок. Едва встали из-за стола, сердечно распрощались с бабушкой и отправились с чемоданами в Плеханово.
Навстречу нам бежала одна из синештанных девиц и еще издали кричала Германову:
— Скорее, скорее! Тебя только и ждут! — Подбежав к нам, она обратилась ко мне: — А вы, не знаю, как уедете, ваши все уже уехали.
И правда, на улице Плеханова из многочисленных автомашин геологической экспедиции оставалась только одна, тот газик, на котором мы приехали из Андреевского. Крокодилы сидели в кузове, стиснутые чемоданами и ящиками с лабораторным оборудованием. Из кабины виделся длинный нос Мирской. Хохолок «Цветка душистых прерий» торчал из-за верха кабины. Лущихин нервно шагал взад и вперед.
— Вечно тебя ждать! — набросился он на Германова, тут увидел меня и закричал: — А вы, вы! Вам места нет! Нет! — Голос его дребезжал на одной гласной из английского слова that. — Вы должны были ехать с Тентетниковым. Его машина давно уехала.
Вам тут места нет! Добирайтесь, как хотите! И так я взял посторонних.
Тут «Цветок душистых прерий» вздрогнула, вся сжалась.
Я опешил, оглядел крокодилов, встретил равнодушные или враждебные взгляды… Германов глядел испуганно, но молчал. «Цветок душистых прерий» кривила на меня один глазок явно сочувственно, но тоже молчала. Шофер Колька отвернулся.
Я был один среди чужих.
Неожиданно Колька подошел ко мне. Вот кто моя соломинка!
— Слушай, — медленно заговорил я, обращаясь к нему. — Я сейчас напишу Козловской, что меня бросили немцам. Передашь записку?
Колька молча кивнул.
Не знаю, как у меня нашлось самообладание, но я сказал именно эти слова и сказал их совершенно спокойно.
