. А когда станем — ни один из вас не выдержит. Вы не представляете, какая это боль, когда клещами с пальца срывают ноготь… — тут он почему-то бросил взгляд на собственные пальцы левой руки, — а ведь это меньшее из того, что имеется в арсенале пыточной камеры. И болевой порог у вас примерно тот же, что у людей, мы проверяли…
«На ком, интересно? — подумалось Гвейрану. — Надо будет спросить».
Эйнер говорил убийственно-спокойно, вроде бы даже с лёгкой грустью, в его манерах и впрямь было что-то иезуитское. Никаких эмоций. Ничего личного. Просто работа, которую он привык делать хорошо.
— Послушайте, я должен вам это сказать. Не знаю, кто вы, зачем пришли к нами, чего хотите… Но вы, лично вы, мне нравитесь, мало того, я вам отчасти обязан. И применение пыток я начну не с вас. И мне вообще очень хотелось бы обойтись без этого. Но как бы вы поступили на моём месте? Если честно?
— Я вас не понимаю, — стоял на своём Гвейран, хоть и понимал, что это уже глупо. — Я не знаю, что вы хотите услышать. Я лояльный гражданин, я врач.
— Вы упрямое животное ишак, — заключил цергард с обидой. — Вы знаете, кто такой ишак?
Гвейран утвердительно кивнул, и его увели. Но с полдороги вернули.
— Те существа в камере встретили вас как знакомого, хотя по документам, между вами не может быть ничего общего. Между собой вы говорите на неизвестном языке, не похожем ни на один из Церангских…
«Идиоты! — мысленно выругался Гвейран. — Могли бы догадаться о прослушке!»
— … вы же не станете этого отрицать?
— Стану, — тупо упрямился «лояльный гражданин» — Я буду отрицать всё.
— Жаль. Я был о вас лучшего мнения. Мне казалось, вы отличаетесь от остальных.
«О господи! Неужели это так заметно?»
Цергард врал. Никакие пытки он применять не собирался. Но не по доброте душевной. Если честно, он и вправду не любил этого дела, потому что знал, на себе испытать пришлось, каково оно. Но если ситуация вынуждала, он без колебания давал команду палачам, и сам присутствовал при пытках, и умел сохранять равнодушный вид, глядя на чужие мучения. Смотрел, как воют и корчатся от невыносимой боли шпионы Квандора или Набара, и никакой жалости не испытывал, потому что видел в этот миг не их изуродованные страданием вражьи физиономии, а чёрное от болотной грязи лицо Прави Иг-ата, с дыркой промеж бровей, с сухарём в зубах. Видел кучи трупов у обочин понтонных дорог — расстрелянные колонны беженцев. Видел дымящиеся развалины домов. И белую руку с тонкими пальцами, торчащую из-под бетонной плиты — он узнал бы её из миллиона рук… Он умел ненавидеть врагов.
