Но он их больше не слушал. Он сел в большое кресло, и Тапри велел сесть на стул. Тот примостился на краешке, и опустил глаза в пол. Стыдно ему было, стыдно до ужаса за то, как вёл себя в ночном бою: визжал от страха, пререкался с высшим командованием, по сто лет не мог сообразить, что от него требуется… Разве так должны вести себя солдаты, присягнувшие на верность Совету и Отечеству? Разве место ему после этого в славных рядах контрразведки? Весь день бедный Тапри ждал, когда придёт час расплаты, и готов был с честью принять любое наказание: на фронт, так на фронт, в лагерь так в лагерь. Туда ему, трусу, и дорога — месить болотную грязь, кормить гнус, таскать тяжести. На что он ещё годен?
— Вы хорошо проявили себя минувшей ночью, — услышал он вдруг как сквозь сон. — Поздравляю вас с присвоением очередного звания и предлагаю должность моего адъютанта. Вы согласны? У вас нет причин для отказа? Эй, ВЫ МЕНЯ ВООБЩЕ СЛЫШИТЕ?! Вам нехорошо?
Наверное, он совсем ошалел от изумления. Потому что вместо уставных ответов, вдруг выпалил по-идиотски:
— Я?! Хорошо себя проявил?!
Цергард взглянул ему в бледное лицо и ответил очень спокойно и твёрдо.
— Да вы проявили себя отлично. Благодаря вашим решительным действиям, все мы остались живы. Мне требуется именно такой адъютант. Съешьте рыбу… — это принесли тарелки с едой, — … а потом отправляйтесь в канцелярию, пусть на вас оформят документы о переводе. И распорядитесь насчёт своих вещей, если желаете, чтобы их переслали из Крума.
Никогда в жизни агард — теперь уже старший! — не ел такой вкусной рыбы! И не нужно ему было старое крумское барахло, ведь жизнь начиналась заново, совсем другая жизнь! Счастье было невероятным, незаслуженным, и старший агард клялся про себя, тайно, на верность не Отечеству, не Совету — лично Верховному цергарду Эйнеру. Страшной была эта клятва, такие нельзя произносить вслух. Потому что юный Тапри, сирота без роду-племени, найденный на руинах разбомблённого дома, слабое и полубольное «дитя болот», обещал себе в тот час. Если случится в том нужда, во имя Верховного цергарда Эйнера он изменит Совету и предаст Отечество. Он пойдёт на всё ради него, до самого конца. Это была клятва смертника. И о ней никто не должен был знать, даже сам Верховный цергард.
Гвейран лежал наверху и думал ни о чём. Просто он устал от общения с соплеменниками. Слишком много было эмоций.
Нет, он не назвал бы встречу радостной. Во-первых, чему тут радоваться, если последний из группы арестован, и нет больше надежды сообщить на землю о своей судьбе? Во-вторых, группа их никогда не была, что называется, командой. «Автономные наблюдатели» — так называлась их должность — работали каждый сам по себе, в разных городах, по разным ведомствам. Их не связывала дружба; шестеро из десяти были едва знакомы между собой, случись им встретиться нежданно, на улице, могли и не признать друг друга. Но встречались они редко.
