Потом епископ заметил ее.
— Благослови вас Господь, дитя мое. Скоро Пасха.
— Я хочу исповедаться…
— Слушаю, фрекен.
— Я зачала вне брака… сверхчеловека…полубожество… Я убивала. Их много, — она не сводила глаз с иконы Спасителя, которого Чемберлен[35] признал арийцем. — Отпустите мои грехи. Помолитесь за упокой Густава Адольфа, Сибиллы, Фольке и…
— Вы лютеранка? — остановил ее преподобный. — У нас нет практики молитвы за усопших.
— Я не крещеная, Примориус! Крещение — ведь символ смерти… Смерти, погребения и воскресения. Конец прежней жизни и начало новой. Звучит заманчиво. Крестите меня!
— Не оскорбляйте дом божий! Вон! — он вытянул указательный перст в направлении дверей.
Адель сняла перчатку с изуродованной руки.
— Примориус, ты отличаешься от меня лишь этим.
— Йонас! Йонас! — орал епископ. — Она сумасшедшая!
Тут же подбежал прислужник в черном сюртуке с белым галстуком и проводил Адель до боковой двери, у которой был припаркован черный автомобильчик.
«Доктор Лютер дорогой
Замахнулся кочергой:
Черт ему привиделся.
Лютер разобиделся,
Крикнул: — Эй, католики!
Ребром ладони прислужник ударил ее по шее сзади и втолкнул в маленький салон, но Адель успела заметить невдалеке машину следопыта, который все эти дни наблюдал за ней.
В квартирке было тесно, и через полгода Адель собрала вещи. После нехитрого ужина в ее честь она зашла в часовую мастерскую Гюнтера, лысоватого и маленького.
— Ты частенько заглядывала сюда. И не для пустой болтовни. Тебе нравится эта картина, — он указал на холст на стене, которым она любовалась и сейчас. — Вот, — Гюнтер достал ее «устрицу». — Я не продал их, оставил. Хорошие часы.
Всегда молчаливый, Гюнтер вдруг заговорил. Рассказал про гестапо, и как попал туда с еще несколькими совершенно обычными людьми вроде сапожника или булочника, никогда не позволивших себе сопротивляться официальной власти. Их долго избивали, и никто не мог понять, за что. Утром привели в комнату без окон, где на цепях висел окровавленный человек, его лицо было разбито, глаза заплыли, худое тело качалось в обрывках одежды. Он был словно распят в воздухе. Им сказали, что отпустят их, прямо сейчас. Если они ударят его по лицу. Всего только раз. Пощечина. Да, ладонь перепачкается чужой кровью, но ее легко смыть. Они будут свободны. Отказ — расстрел.
Сапожник бросился на следователя, с кулаками и ругательствами, его убили тут же — пулей в глаз. Булочник сразу же отправился во двор, где стены день за днем красились в цвета фашизма — свежей крови и старой — черной. Гюнтер один нерешительно подошел к распятому. Его товарищ бросился к его ногам, умоляя не совершать грехопадение, и был застрелен. Невероятным усилием Гюнтер заставил себя. Он шлепнул человека по щеке, и неожиданно тот открыл глаза и посмотрел на него.
